даже если их мужья больше не выращивали и не мололи зерно или не забивали скот на мясо.
Уборка и воспитание детей все сильнее маркировались как «женская работа». Хотя мужские и
женские сферы являлись симметричными и взаимодополняющими, они не были равны.
Кэтрин Бичер и Гарриет Бичер-Стоу писали в своей знаменитой книге «Дом американской
женщины» (1869):
«С брака начинается семья, и именно мужчина ею управляет, обладая физической властью и
требованиями ответственности главы семьи, а также согласно христианскому закону, по
которому, когда возникают разногласия, муж имеет право на окончательное решение, а жена
должна повиноваться»7.
Многие историки утверждают, что эта новая идеология на самом деле репрезентировала
историческое снижение статуса женщины. Историк Герда Лернер, например, указывает, что в
1830-х гг. было меньше женщин, владеющих магазинами, и деловых женщин, чем в 1780-х:
«Женщину исключили из новой демократии», — пишет она. Демократия означала геогра-
фическую мобильность, а также социальную и экономическую. Женщину же «заключили в
тюрьму», в «дом», в новую идеологию женской домашней жизни. Утверждение «маленькой
чудесной женской сферы» нуждалось видеологической поддержке со стороны рапсодической
поэзии и религиозных проповедей. Но мужское «освобождение» от дома частично оказалось
иллюзией, поскольку было одновременно и ссылкой. Уже в 1820—1830-е гг. критики
жаловались, что мужчины проводят слишком мало времени дома. «Отеческое пренебрежение
в настоящее время — один из самых обильных источников домашнего разлада», — писал
преподобный Джон Эббот в «Журнале для родителей» в 1842 г. Отец, «весь в спешке ради
своих деловых интересов, рано или поздно обнаруживает, что ему не хватает времени на
исполнение... своего родительского долга». В «Книге для отцов» (1834) Теодор Дуайт писал о
необходимости убедить мужчин вновь взять на себя свои домашние обязанности8.
Семья становится «приютом и убежищем от бессердечного мира», который великий
французский теоретик Алексис де Токвиль наблюдал во время путешествия по Соединенным
Штатам вначале 1830-х гг. «Лишенная своих производительных функций, семья теперь
специализируется на воспитании
186
детей и эмоциональном утешении, обеспечивая весьма необходимую святость в мире,
основанном на безличных принципах рынка», — пишет историк Кристофер Лэш9.
Конечно, идеология и реальность разделения сфер в середине XIX в. в Америке были в
значительной степени характерны для белого среднего класса, но именно эта идеология
пропагандировалась как норма и для всех остальных, как «американская» форма семьи.
Женщины рабочего класса и цветные женщины продолжали трудиться вне дома, в то время
как мужчины с готовностью делили с ними работу по дому и воспитанию детей, если не из-за
идеологических обязательств, то из экономической потребности. «Расцениваясь, скорее, как
работницы, чем как члены семейных групп, женщины из непривилегированных слоев
работали для обеспечения, поддержки, стабилизации и воспроизводства своих семей как в
публичной (производительной), так и в приватной (репродуктивной) сферах»'0.
Поскольку семья теперь была отнесена к области ответственности женщин, уменьшилась ее
значимость и ослабла степень интеграции в более широкие общности. Словно в качестве
компенсации за это изменение, символическая значимость семьи увеличилась. События,
которые раньше торжественно организовывались от случая к случаю, стали теперь рутиной
семейных праздников; праздники сообщества должны были стать домашними. «Семья» как
место идеализированной романтической тоски было изобретением XIX в., поскольку она
пыталась все же сохранить те ценности, которые на самом теряла безвозвратно. Историк
Джон Гиллис пишет:
«Когда мужчины работали дома, трапезы редко бывали приватными или даже регулярными.
Выходные выливались в общинные празднества и взаимное хождение по гостям, а не в
