Бывало, ездил почтальон, Опаздывая, не спеша. О, черт!» …Романтика меж тем Водила поезд девять-семь. Послушен под рукой рычаг, И смазаны золотники, И будят насыпь и овраг Ее тревожные свистки; Вдоль доков, мельниц, рудника Ведет умелая рука. Так сеть свою она плела, Где сердце — кровь и сердце — чад, Каким-то чудом заперта В мир, обернувшийся назад. И пел певец ее двора: «Ее мы видели вчера!» Перевела А. Оношкович-Яцына
У Бладстрит Джо на всех языках болтают и пьют до зари. Над городом веет портовый шум, и не скажешь бризу: не дуй! От Иокогамы уходит отлив, на буй бросая буй. А в харчевне Циско вновь и вновь говорят сквозь водочный дух Про скрытый бой у скрытых скал, Где шел «Сполох» и «Балтику» гнал, а «Штралъзунд» стоял против двух. Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор: Не смейте котиков стрелять у русских Командор! Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей, Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей. Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября, А после неведомой тропой уходят опять в моря. Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель, И пазори играют в ночи, пока шумит метель. Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый Бог, Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог. Но бабы любят щеголять и платят без помех, И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех. Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет, Но даст американец-вор им сто очков вперед. Под русским флагом шел «Сполох», а звездный лежал в запас, И вместо пушки труба через борт — пугнуть врага в добрый час. (Они давно известны всем — «Балтика», «Штралъзунд», «Сполох», Они триедины, как сам Господь, и надо петь о всех трех). 
Сегодня «Балтика» впереди — команда котиков бьет, И котик, чуя смертный час, в отчаянье ревет. Пятнадцать тысяч отменных шкур — ей-Богу, куш не плох, Но, выставив пушкой трубу через борт, из тумана вышел «Сполох». Горько бросить корабль и груз — пусть забирает черт! — Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт. Забывши стыд, как кролик в кусты, «Балтика» скрыла снасть, И со «Сполоха» лодки идут, чтоб краденое украсть. Но не успели они забрать и часть добычи с земли, Как крейсер, бел, как будто мел, увидели вдали: На фоке плещет трехцветный флаг, нацелен пушечный ствол. От соли была труба бела, но дым из нее не шел. Некогда было травить якоря — да и канат-то плох, И, канат обрубив, прямо в отлив гусем летит «Сполох». (Ибо русский закон суров — лучше пуле подставить грудь. Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть.) «Сполох» не проплыл и полных двух миль, и не было залпа вслед: Вдруг шкипер хлопнул себя по бедру и рявкнул в белый свет: «Нас взяли на пушку, поймали на блеф — или я не Том Холл! Здесь вор у вора дубинку украл и вора вор провел: Нам платит деньги Орегон, а мачты ставит Мэн, Но нынче нас прибрал к рукам собака Рубен Пэн! Он шхуну смолил, он шхуну белил, за пушки сошли два бревна. Но знаю я «Штральзунд» его наизусть — по обводам это она! Встречались раз в Балтиморе мы, нас с ним дважды видал Бостон, Но на Командоры в свой худший день явился сегодня он — В тот день, когда решился он отсюда нам дать отбой, — С липовыми пушками, с брезентовою трубой! Летим же скорей за «Балтикой», спешим назад во весь дух, И пусть сыграет Рубен Пэн — в одиночку против двух!» И загудел морской сигнал, завыл браконьерский рог,
