Перед построением на строевые дежурный по роте, раздавая письма, вручил одно и Антону.
«Дружок, — писала Леночка, — почему ты стал плохим и не звонишь мне? Если ты меня возненавидел, это обидно, но все же лучше, чем если тебе тяжело и ты все еще меня любишь. Почему ты не хочешь остаться другом? Говорят, что всегда женщина сперва любимая, а потом друг. Ведь всякая любовь проходит. Когда потом ты поймешь, что я была права, пиши мне в Софию… В субботу и в воскресенье наша свадьба. Я приглашаю тебя, хоть у меня мало надежды, что ты придешь. Но я приглашаю, слышишь? Христо тоже тебя приглашает. Он все про нас знает, но понимает больше тебя, и он добрее тебя. Теперь я почти замужняя дама и имею право говорить с тобой строго. Я дружески целую тебя и не хочу, чтобы ты уходил насовсем.
С приветом, Л.».
Антон отошел в уголок и разорвал письмо в мелкие лоскутья. Выдумала тоже — другом. Может, мне и этому Христо стать другом? Нет, нет, прощай насовсем. Я не буду писать тебе в Софию…
Вечером Пал Палыч затренировал Антона до третьего пота, потом разрешил Колодкину назидательно поколотить новичка и со спокойствием наблюдал, как Антон успевает уворачиваться далеко не от каждого удара. Впрочем, удары были не всамделишные.
Антон свирепел от обиды и собственного неумения, но уже не кидался на противника с оголтелостью кошки-родильницы. Он проглатывал обиду вместе с вязкой слюной, старался не закрывать глаза, выжидал и думал. В результате ему удалось, поднырнув под руку противника, провести увесистый хук в челюсть, от которого Колодкин совершил полтора оборота и упал на канаты. Но тут же он оттолкнулся от канатов и, одобрительно улыбаясь, так ловко и тщательно обработал Антона, что Пал Палыч после боя натирал ему лицо особой мазью.
Измочаленный Антон поник на стуле, слушая гуд в голове, проклиная час, когда согласился на эту авантюру, а Пал Палыч лечил ему лицо и приговаривал:
— Сегодня ты работал прилично. Я доволен. Растешь. Немного нарушает мои планы поездка в Москву, но я надеюсь, что ты будешь соблюдать себя, и это не повредит. Сейчас для тебя главное не собственно бокс, а общее укрепление организма. И личности. Я тут нацарапал тебе краткое руководство….
Тренер дал ему мягкий блокнот, и Антон равнодушно сунул его в карман висящих на крюке брюк.
Он читал «краткое руководство» следующим утром, в перерывах между лекциями, когда вчерашняя боль прошла, тело вновь набухло бодростью, проклятия забылись и вспоминался только мастерски проведенный хук, от которого человек-гора Колодкин завращался на ринге. А руководство оказалось не таким уж кратким, да и странным. В основном Пал Палыч писал, конечно, о спорте, но местами впадал в лирику, имевшую, на неискушенный взгляд, к спорту лишь косвенное отношение. Спотыкаясь об истины вроде «человеком не рождаются, человеком делаются», Антон испытывал желание пожать плечами: тоже мне философ в мундире капитана… Однако уважение к Пал Палычу пустило в его душе прочные корни, и он не пожимал плечами, а старательно читал все подряд.
«Помни о своем человеческом достоинстве даже во сне (кстати, в аристократических семействах детей приучали спать прилично и красиво). Смоги уважать себя. Уважают за силу ума, таланта, характера, чувства, за силу тела тоже. Никто не будет тебя уважать, если ты сам себя не уважаешь».
«Человек, не имеющий большой цели, навсегда останется маленьким человеком. Не путать цель с мечтой. Мечта, как правило, пассивна. (До тех пор, пока не превратится в цель.) Цель активна».
— Давно известно, — бормотал Антон и читал дальше.
«Знай, куда идешь, знай, зачем идешь. Не знаешь, не торопись. Постой и подумай. Иногда полезнее вернуться».
«Следует бояться пошлости больше болезни. Что пошло? Пошло то, что радует только тебя, доставляет удовольствие только тебе одному». Порой Антон натыкался на изумляющие, парадоксальные строки:
«Не стремись к свободе. Свободны только ничтожества. Им ничего не нужно, и от них ничего не требуют. Чем больше ты способен сделать, тем нужнее ты людям. А нужная вещь всегда в работе, она не валяется свободно в чулане».
«Не бегай глазами. Смотри прямо. Не всегда легко смотреть прямо, но так надо».
И это подметил, подумал Антон, испытывая смущение.
«Как узнать, правильно ли живешь, не пошел ли на компромисс, обманывая самого себя и предавая? Это не просто, один лишь разум тебе на этот вопрос не ответит. Разум изощрен и увертлив, он подскажет дюжину оправдывающих обстоятельств. Проверяй так: если утром встаешь бодрым и радостным, с желанием быстрее приняться за дело, начатое вчера, — значит все идет как надо. Но когда проснешься угнетенный сомнениями и грустью, и наступление утра тебе не желанно, и первые твои мысли о неприятностях, которые поджидают тебя сегодня, тогда дело плохо. Живешь неправильно, врешь себе и другим…»
«Тьфу ты, дьявол, — думал Антон, почесывая висок корешком блокнота. — Пожалуй, такое руководство надо вручать каждому вместе со служебной книжкой». Он все думал о прочитанном и немного отвлекся, когда на следующий день получил у командира роты курсантское жалованье. Куда его деть? Теперь он не курил. Ходить в кафе отпала надобность. Приличные ботинки имеются, кожаные перчатки тоже. Есть даже неположенный белый шарфик, хранимый на дне чемодана. Деньги теперь нужны только на транспорт…
Вечером после тренировки и душа он обратился к Пал Палычу:
— Вот такое дело… Послезавтра едем. Уже точно.
— К чему это ты? — поинтересовался Пал Палыч, наблюдая за его не прямо глядящими глазами.
— Просьба есть. У одной девушки в субботу свадьба. Вот адрес и семь рублей. Купите белых цветов и отнесите ей вечером.
Пал Палыч спокойно уложил в карман адрес и деньги.
— Сообщить от кого?
— К чему… Впрочем, — Антон тряхнул рукой, — чего там прятать голову в песок. Все равно догадается. Скажите, что от меня… Что вы так смотрите?
— Страдаешь, что ли? — спросил Пал Палыч.
— Что-то в этом роде, — признался Антон.
— Может, просто обидно?
— А может, и просто обидно… Ну, я пойду, Пал Палыч. Я сегодня дежурный по классу, надо еще приборку осуществить.
— Иди осуществляй, — ласково пожал ему плечо тренер.
В четверг выдали по две пары белых перчаток и красивые, почти ювелирные маленькие подковки, которые велели прибить к каблукам парадных ботинок.
В пятницу для участников парада занятий не было, они делали всякие свои дела. А после обеда разрешили увольнение в город до ужина. Антон стал в галдящий по поводу приятного сюрприза строй. Мичман Сбоков скомандовал «равняйсь-смирно», недовольно оглядел мятые после долгого пребывания на вещевом складе шинели, но выражать недовольство не стал и раздал помощникам командиров взводов увольнительные записки.
Он уставился на Антона тяжелым взглядом, в котором читались и неприязнь, и удивление, и желание совершить что-то, чего в данный момент совершить невозможно. Антон вспомнил «краткое руководство» — и не отвел глаза. Напрягая волю, он вылупился на Дамира, и это состязание взглядов длилось больше минуты. Мичман, не выдержав, отвернулся к окну. Но даже его спина выражала неприязнь, и Антон предположил, что это из-за Нины, так как других поводов для неприязни к нему старшины роты сейчас быть не могло.
Последние дни Антон вспоминал о девушке ненароком и туманно. Но в эту минуту, выстояв в безмолвной стычке, он захотел увидеть ее. Безо всякой цели, просто увидеть еще раз, как может человеку захотеться увидеть снова нечто красивое и занимательное. Вспоминая единственное, что могло вспомниться хоть немного, большие глаза и наивно-смелые речи, он вышел на улицу и позвонил из телефонной будки по номеру, который она тогда шепнула ему.
Он сразу узнал этот голос, но на всякий случай спросил:
