Вот сейчас… Вот сейчас он минует кухню, выйдет в коридор, непременно захочет заглянуть в кладовку. И обнаружит меня.
Не было никакой надежды на то, что я справлюсь с ним: это был высокий плотный человек. Сильный – об этом можно было догадаться по его мускулистой шее, и ловкий – об этом говорил легкий, пружинистый шаг…
Я не справлюсь с ним.
В отчаянии я стал шарить на полках. В поисках пустой бутылки, палки, флакона с бытовой аэрозолью – чего угодно… И вдруг! Вот именно – вдруг! Моя рука наткнулась на шуршащий газетный лист. Под ним – тяжелый холодный ствол. Не веря удаче, я взял его обеими руками, пальцы быстро ощупали ребристые бока – да. Это был пистолет!
С оружием обращаться я умел – когда-то давно, еще мальчиком, в деревне, ходил на охоту. Взрослые учили меня стрелять – правда, то был карабин, а не пистолет, но все же…
Я снял его с предохранителя и вышел из убежища.
«Этот» даже не успел обернуться – три пули прошили его насквозь. Четвертая вошла прямо в центр гладкого лба.
Я был весь в поту. Я был мокрым, как мышь. Меня опять тошнило, в голове снова разрывались петарды боли. Мне стало так плохо, как не было еще никогда.
Я сел на кровать рядом с Ритой. Неизвестный мне человек лежал рядом, вверх лицом. Меня вдруг поразила тишина, стоявшая вокруг. А потом я подумал, что я в опасности. Мне нельзя было уйти так же, как я вошел. Выстрелы могли слышать, меня могли узнать.
Я снял с убитого верхнюю одежду. Подумав, я раздел его до белья. Тем, кто будет копаться в этом деле, не помешает подумать, что эти двое – любовники.
Потом я сжал в руках красный осколок и оглянулся на умершего. Но он не смотрел на меня. Он лежал с закрытыми глазами, а значит, не мог меня видеть.
Я положил осколок в карман. Сделал это машинально.
Пистолет я выронил на пол. Вещи связал в узел, запихал в свой мешок, чтобы выбросить по дороге. Я хотел было покинуть квартиру – и тут заплакал ребенок.
Я совсем забыл о том, что здесь, совсем рядом, находился ребенок!
Я схватил его, то есть как схватил – нет, не схватил, взял, осторожно взял, я не хотел причинить ему зла… Сквозь обруч страшной головной боли пробилась мысль: я не могу его здесь оставить! Нога ступила на брошенный газетный лист – ах да, пистолет! Его тоже надо забрать.
Взял все это, кое-как вложил в узел, надо было уходить, уходить, уходить! Ничего не было слышно, но мне казалось, что вот-вот распахнутся соседские двери, люди выйдут из квартир, начнут обсуждать, спрашивать друг у друга, кто стрелял. Я не хотел погибать. Особенно сейчас – Виталик ждал меня… потом, позже.
Когда я выходил, на лестнице стояла темень и было абсолютно, совершенно тихо…
Ребенка я оставил у порога нижней квартиры. Позвонил и ушел, ушел быстро. Выбрался через чердак, по пожарной лестнице спустился на улицу. Перед этим остановился, прислушался: дверь открылась, я услышал удивленный возглас – младенца заметили, я мог быть спокоен.
Я ушел.
Я отошел уже на значительное расстояние от дома, когда почувствовал себя так плохо, что даже не мог дышать. Сел – кажется, это был бордюр тротуара. Согнувшись пополам, переживал эту дикую головную боль. В метре от меня валялась оброненная кем-то из прохожих кожаная перчатка. Чтобы отвлечься, я сфокусировал на ней взгляд. Рассматривал потертую гладь кожи, раструб, украшенный пуговицей, пустые пальцы, еще хранившие форму рук хозяина… Боль понемногу отступала, но на смену ей приходил клейкий ужас внезапного воспоминания: отпечатки пальцев! Я забыл стереть отпечатки пальцев!!!
Боже, как это было глупо!!! Я содрал с себя маскарадный костюм, со злостью отпнул узел с остальным тряпьем.
Приходилось возвращаться!
Я вернулся – и едва не попался в ловушку. Кто бы мог подумать, что
Все время, пока меня допрашивали (в качестве свидетеля!), я думал только о том, чтобы не упасть в обморок.
Я выдержал кошмар этого допроса, второй раз за этот день вышел из дому, пошел обратно, туда, где оставил вещи убитого (бог знает, зачем, в этом не было никакой необходимости!), – взял их, последним усилием воли перебросил через высокий край мусорного бака. Надо было идти к автобусной остановке, ехать домой, к вокзалу.
Но тут так и не отступившая до конца боль внезапно лопнула в голове миллионами огненных шаров!
Со мной случился второй припадок.
…Когда я очнулся в состоянии полнейшей опустошенности, было совсем темно. Несколько минут я чувствовал себя таким слабым, что даже попытки сжать руку в кулак оказались бесплодными. Кожу на лице и шее стянула пористая корка. Наверное, пока я бился в судорогах здесь, на сырой земле, изо рта у меня шла пена.
Силы медленно возвращались. В голове была звенящая легкость и пустота. Я сделал попытку встать – колени дрожали. И все же я поднялся, цепляясь за холодный бок мусорного бака, поднялся…
– Аркаша? Что ты здесь делаешь? Постой, постой… Тебе плохо? Ты что – выпил, Аркаша?
Все еще держась руками за железный бок контейнера, я обернулся – и чуть было снова не свалился в обморок. Передо мной стояла мать Риты, девушки, которую я только что убил, а в руках у нее был ребенок! Тот самый ребенок, которого я оставил возле соседской двери! Я узнал его по одеялу, в которое он был завернут.
Мать убитой мною девушки смотрела на меня, и я видел, что она делает над собой усилие, чтобы смотреть на меня и интересоваться моим состоянием. Ах да, вспомнил я, ведь у нее горе – у нее убили дочь. Но почему она так смотрит на меня? Она не должна смотреть, а я не должен видеть, как она смотрит – и, собрав последние силы, я поднял с земли палку. Ее тяжесть и гладкая поверхность удивили меня только на секунду, потом я понял, что в руках у меня не палка, а труба.
…Она упала тяжело, не издав не единого звука, лишь только последним, инстинктивным движением попытавшись закрыть собой ребенка. Но ребенок не был в чем-то передо мной виноват, и я не мог дать ему погибнуть. Я поднял его. Он плакал. Я вспомнил – когда я впервые взял в руки точно так же спеленатого Виталика, он тоже плакал, плакал навзрыд. Я оглянулся на эту женщину. Как и те двое, она смотрела на меня страшным, неподвижным взглядом.
Я сунул руку в карман и нащупал осколок…
Это все. Остальное вы знаете. Знайте же теперь и то, что для своего сына я сделал все, что мог. К сожалению, мне не удалось выполнить задуманное до конца. До Татьяны, из-за которой Виталику не удалось удивлять весь мир игрой на рояле, мне не удалось добраться. Как вы думаете, простит ли сын меня за это?
Я думаю, что простит. Ведь я сделал все для того, чтобы он не чувствовал себя одиноким.
Они должны были быть вместе – Виталик и Рита, Виталик и Лара…
И теперь они вместе.
Я уйду к ним.
Я не буду им мешать.
Я просто могу стоять в стороне и наблюдать, как они счастливы…
– Так вот откуда появился пистолет! – удовлетворенно промурлыкала Ада, ознакомившись с признанием убийцы. – Это, значит, был пистолет Валерия Полякова. Приторговывая наркотиками, парень на всякий случай обзавелся оружием. И держал его у Риты, в кладовке… Жаль! Додумался бы спрятать поглубже – и его собственный отец остался бы в живых.
– Да… Одного я не могу понять, – сказала я задумчиво, складывая листки с признанием (как только он успел накатать за ночь целый рассказ!). – Не могу понять самое главное: где же все-таки мальчик, Татьянин сын? Андрюша? Куда его дел убийца?
