Арина поняла.
— Такъ ты впрямь ?дешь? — переспросила она, и въ голос? ея послышались удивленіе и любопытство.
Мотя расхохоталась.
— Охъ, Мотька! — жалобно заговорила Арина. — Не сносить теб? головы! Мать твоя, покойница, не т?мъ будь помянута! непутевая бабенка была. Ей тоже, бывало, все см?шки да пересм?шки. Кончила т?мъ, что, какъ пёсъ какой, въ углу безъ покаянія умерла…
— Слыхала! — оборвала ее Мотя и все съ тою же презрительной насм?шливостью мотнула головой.
— Анюта! — прибавила она, — просись и ты у матери; вм?ст? по?демъ. М?стовъ тамъ про насъ…
— А ты еще чего получше выдумай! — закричала на Мотю Арина.
Д?вушка расхохоталась.
— А мн? что? — сказала она. — По мн? пускай зд?сь хоть въ соху запрягается. Прощайте! ау! Надо?ли Мотьк? деревенскіе разносолы… Слушайся, Анютка, мать. Работай. И я бы рада съ вами пожить, потрудиться… Говорится пословица: радъ бы въ рай, да гр?хи не пускаютъ. Кому, значитъ, какой пред?лъ…
Мотя у?хала съ барыней въ городъ. Когда же на сл?дующее л?то пом?щица вернулась въ свое им?ніе, и Арина пришла въ усадьбу повидать Мотю, ей сказали тамь, что д?вушка осталась въ Петербург? и что барыня Носова уже давно прогнала ее за л?ность и за дурное поведеніе.
Мотя жила въ Петербург?. Посл? того, какъ Носова прогнала ее, она перем?нила не мало м?стъ, но такъ какъ веэд? приходилось работать, то не ужилась она ни на одномъ.
Быстро составила она себ? кружокъ веселыхъ, пріятныхъ знакомыхъ и въ обшеств? этихъ новыхъ друэей забывала всякія свои неудачи и непріятности. Только въ случаяхъ крайней нужды и въ т? дни, которые почему-либо составляли р?дкіе просв?ты ея жизни, Мотька искала поденнаго труда, ворочала тяжелую, немудреную работу: стирала, мыла полы. Отъ непривычки къ труду и еще оттого, что здоровье ея было сильно расшатано бурною и нетрезвою жизнью, всякій честный заработокъ доставался еи очень трудно: она разнемогалась, въ груди и спин? поднималась ноющая боль и тогда, чтобы забыться отъ нея и вознаградить себя за рабочій день, она шла разыскивать своихъ веселыхъ друзей и пропивала съ ними все до посл?дняго гроша. Въ такія минуты р?дко можно было встр?тить челов?ка весел?е Мотьки. Она громко п?ла п?сни, заливалась заразительнымъ хохотомъ, и с?рые, яркіе глаза ея блест?ли удалью и задоромъ. Въ дешевыхъ харчевняхъ и кабакахъ встр?чалась она иногда съ земляками; т? р?дко узнавали ее, приглядываясь къ утомленному, исхудавшему лицу молодой женщины, но Мотька окликала ихъ, называлась сама, и въ голос? ея, когда она говорила съ ними, слышались презрительность и хвастливость. Она словно торопилась выставить на видъ всю глубину и безвозвратность своего паденія, и когда т? стыдили и урезонивали ее, она грубо хохотала имъ въ лицо.
Настало трудное время, наступили тяжелые неурожайные года. Не разъ доходили и до Мотьки разсказы о томъ, какъ жилось людямъ по деревнямъ, знала она, что не слаще приходилось и любановцамъ, но жал?ть ихъ и бол?ть за нихъ душою ей не приходило въ голову. Она только радовалась за себя, что ушла отъ деревенской жизни, отъ ея нужды и горя.
Собственное положеніе не тяготило ее: не боялась она ни холода, ни голода, не боялась бол?зни; страшила ее честная, святая борьба за существованіе, за сухой, черствый кусокъ хл?ба. Нищенство и вс? ужасы его она понимала только въ соединеніи съ безшабашнымъ загуломъ, съ безобразіемъ почти безпробуднаго пьянства.
— Арина что? — развязно справилась она какъ-то у земляка Егора.
Тогъ только что прі?халъ въ городъ изъ Любановки и сид?лъ въ трактир? за чаемъ скучный и озабоченный.
— Что, Арина! Плохо, вс?мъ, плохо! — отв?тилъ Егоръ.
Мотька хот?ла уже по привычк? засм?яться и пустить одну изъ своихъ р?зкихъ шутокъ, но мальчикъ-подростокъ, который сид?лъ тутъ же, рядомъ съ Егоромъ, вдругъ громко всхлипнулъ и по щекамъ его полились крупныя, частыя слезы.
— О чемъ паренекъ-то? — спросила Мотька, и грубый см?хъ замеръ у нея на губахъ.
Егоръ, словно нехотя, повернулся къ своему маленькому сос?ду и окинулъ его долгимъ, сострадательнымъ взглядомъ.
— Анну-то помнишь? Анютку-то? Сынокъ это ейный. Умерла Анна-то.
— Анютка умерла? — удивилась Мотя.
— Скончалась! — торжественно подтвердилъ Егоръ.
— Больна, что ли, была?
— Животомъ, говорятъ. Отъ пищи-то нашей много теперь народу погибаетъ.
Мальчикъ продолжалъ плакать.
— Паря! — съ привычнымъ см?хомъ крикнула ему Мотька. — Отписывай своимъ, чтобы сюда прі?зжали. Мотька-молъ зоветъ. Мотька хл?бъ-соль помнитъ! У Мотьки на вс?хъ угощенія хватитъ.
Она хвастливо дернула голсвою, подбросила на ладони н?сколько м?дныхъ монетъ и расхохоталась.
— Охъ, что терпитъ народъ, что терпитъ! — тихо, какъ бы про себя, продолжалъ землякъ. — Разорились вс?. Шайкиныхъ на что богатая семья была — посл?днюю корову свели. Не узнать бы теб? Любановки!
— Отписывай, паря, отписывай! Сюда чтобы ?хали… — съ безсмысленнымъ см?хомъ повторяла Мотька, а мальчикъ плакалъ, вздрагивая худенькими плечиками, всхлипывая и утирдясь рукавомъ старенькаго тулупчика.
Егоръ еще долго говорилъ о деревенскихъ невзгодахъ, называлъ т?хъ, кто умеръ и т?хъ, кто разорился. Голосъ его былъ спокоенъ и ровенъ, глаза тупо смотр?ли передъ собою и, казалось, ясно вид?ли вс?хъ, о комъ бол?ла его душа, кого оставилъ онъ гд?-то далеко, въ нужд? и гор?.
Егоръ говорилъ только для себя, но по лицу мальчика видно было, что тотъ слушаетъ его, ловитъ каждое слово знакомаго, жуткаго, сердцемъ пережитаго пов?ствованія.
Мотька не слушала.
Выпитая водка не опьянила, а только разморила ее; она пожималась отъ озноба и отъ лихорадочной ломоты во всемъ т?л?. Неум?стный см?хъ то и д?ло по привычк? раздвигалъ ея запекшіяся губы, а на сердц? щемило не то отъ недомоганія, не то отъ слезъ мальчика, не те отъ однообразнаго, унылаго голоса земляка. Она вдругъ прервала его:
— Выпьемъ, что ли? — спросила она. Мальчикъ сердито вскинулъ на нее заплаканными глазами, Егоръ только махнулъ рукой и продолжалъ говорить. Мотька съежилась и затихла. Взглядъ ея остановился на мальчик? и вдругъ, незам?тно для нея самой, лицо Мотьки приняло то выраженіе робкой ласковости и жалостливости, которое бывало у нея въ д?тств?, когда она, украдкой, баюкала чужихъ тряпичныхъ куколъ.
— А какъ звать-то мальченку? — нер?шительно спросила она.
Увлеченный собственнымъ разсказомъ, Егоръ понялъ не сразу.
— Митрофаномъ зовутъ. Итти, что ли, Митрошъ? Идемъ!
Егоръ съ мальчишкой стали уходить, а Мотька съ трудомъ поднялась, подошла къ мальчику и, стараясь приласкать еге, провела рукой по его волосамъ и опять грубо и р?зко захохотала.
Время подходило къ весн?. Мотьк? недужилось и отъ слабости у нея сильно бол?ли и тряслись кол?ни. Она зашла къ знакомой кухарк?, с?ла на плоскій сундукъ недалеко отъ плиты и, наслаждаясь тепломъ, которое разливалось по всему ея больному т?лу, она разн?жилась и притихла.
— Что, Матрена? Аль плохо? — спросила кухарка.
— Ништо! — быстро отозвалась Мотька, пытаясь принять бойкій и беззаботный видъ. — Что мн? д?лается!
— Охъ, Матрена! — нарасп?въ заговорила кухарка. — Смотрю я на тебя… И какъ ты умирать будешь?
