Мотькинъ пред?лъ
(Пов?сть)
Много л?тъ тому назадъ хоронили на сельскомъ кладбищ? солдатку Татьяну. За гробомъ ея, когда несли его изъ церкви на погостъ, б?жала пятил?тняя д?вочка. Она наклонялась, собирала по дорог? камешки и съ размаху бросала ихъ передъ собой, стараясь поднять ими какъ можно больше пыли. Ноги ея въ большихъ башмакахъ съ каблуками путались въ длинной юбк? сарафана, ситцевый старый платокъ сползалъ съ головы на лобъ, а изъ-подъ него, сквозь пряди спустившихся б?лесоватыхъ волосъ, задорно блест?ли яркіе с?рые глаза. Это была Мотька, дочь Татьяны. До этого дня жили он? вм?ст? по угламъ; Татьяна часто запивала, пьяная буянила и кричала, а Мотька выпрашила по дворамъ кусочки хл?ба, запускала комьями земли или сн?гу въ собакъ и прохожихъ, забижала ребятъ.
Она не поняла, что сталось съ матерью, когда та вдругъ вытянулась, захрип?ла, а потомъ мало-по- малу стала застывать. Мотька только испугалась и забилась подъ лавку. Не понимала она и того, что д?лали съ ея мамкой, когда положили ее въ большой б?лый гробъ и понесли сперва въ церковь, а потомъ на кладбище. Она плелась сзади по привычк?, зная, что это ея мать лежитъ въ б?ломъ гробу. Всего бол?е занимала ее новая ваточная душегр?йка, которую над?ла на нее сердобольная сос?дка Арина. Душегр?йка была кубовая, мелкими красными и желтыми цв?точками; она была очень велика, спускалась Мотьк? ниже кол?нъ, а д?вочк? казалось, что она въ своей обновк? необычайно хороша и нарядна.
На погост? гробъ съ мамкой опустили въ яму, засыпали яму землей, а когда надъ могилой возвысился бугоръ, мужики, засыпавшіе яму, ушли, а Мотька стала переб?гать черезъ бугоръ. Вся прелесть ея забавы заключалась въ томъ, что башмаки ея съ тяжелыми каблуками увязали въ рыхлой земл?, ноги часто подвертывались и тогда она взмахивала ручками, закидывала голову назадъ, и подъ широкою ваточной душегр?йкой тяжело дышала слабая, узкая грудь. Наконецъ Мотька устала; она с?ла на землю, положила голову на бугоръ…
Когда же она проснулась, ей было холодно и сильно хот?лось ?сть. Завечер?вшее небо покрылось тучами, въ сторон? отъ кладбища св?тились маленькіе огоньки деревни:
— Мамка! — позвала Мотя, — мамка, или!
Въ отв?тъ ей шумно захлопала крыльями испуганная птица, поднялась, покружилась и опять с?ла невдалек?.
— Мамка! — съ плачемъ позвала Мотя.
Она подождала, чтобы мать откликнулась ей и вдругъ, словно охваченная ужасомъ, съ дрожью озноба и жути, бросилась б?жать въ своихъ большихъ башмакахъ по направленію къ тусклымъ огонькамъ деревни.
Съ этого вечера не стало у Моти обезпеченнаго пріюта, готоваго куска хл?ба, опред?леннаго завтрашняго дня. Строго говоря, положеніе ея мало изм?нилось: еще при жизни матери нер?дко приходилось д?вочк? засыпать иззябшей, полуголодной; мало того, Татьяна часто била Мотю, били ее и другіе… Но никто, кром? матери, не ласкалъ ее, не заботился о ней, невступался за нее, и къ чувству одиночества у д?вочки прибавилось еще и другое: чувство зв?рка, окруженнаго опасностями и над?леннаго непреодолимымъ инстинктомъ самосохраненія. Прежде всего зв?рекъ хот?лъ жить.
Несмотря на то, что изба у Арины была т?сная и черная, Мотя не пошла на свою старую квартиру, гд? было св?тл?й и просторн?й; чутье ли руководило ею, или вліяло впечатл?ніе полученнаго подарка, какъ бы то ни было, Мотя съ кладбища вернулась къ Арин?, проспала у нея одну ночь, другую и мало-по-малу отвоевала себ? въ ея семь? уголокъ потемн?й и ломоть хл?ба потоньше. Она какъ бы совс?мъ не тосковала о матери. Предоставленная самой себ?, она быстро освоилась съ своимъ новымъ положеніемъ пріобр?ла несвойственную д?тямъ самостоятельность и опред?ленность характера. Наблюдая за этимъ ребенкомъ, можно было заключить, что въ маленькомъ ум? его ясно сложились два представленія: первое — что жизнь не что иное, какъ борьба, что счастливъ въ ней и правъ только тотъ кто ловокъ и силенъ. И вотъ вс? способы, которые могли доставить Мотьк? какую-либо выгоду, она искренно считала пригодными: обижала слабыхъ, часто пускала въ ходъ ложь, хитрость, обманывала и изворачивалась, какъ могла. Когда же бол?е сильные, въ свою очередь, обижали ее, она не возмущалась, считая это въ порядк? вещей и плакала только тогда, когда ей причиняли физическую боль. Второе представленіе Моти было мен?е ясно и какъ бы противор?чило первому: это было полная, безропотная покорность судьб?; тупая, несознанная в?ра въ предопред?леніе, полная безпомощности и самоуниженія. Даже зависти не было у Моти. Нищей и запуганной съ колыбели, ей на мысль не приходило сравнивать себя съ другими; она сама какъ бы ставила себя особнякомъ, въ сторон? отъ другихъ, бол?е счастливыхъ отъ рожденія, и всякая радость и удача для себя представлялись ей не иначе, какъ нечаяннымъ, почти несправедливымъ стяжаніемъ у судьбы. Не знала Мотя и чувства благодарности. Она силой отвоевывала себ? свое право на существованіе и считала себя обязанной только себ? самой. Еслибы она не нашла себ? пріюта у Арнны, она нашла бы его у другой, у третьей бабы; но семья Арины не гнала сиротку, Мотя не видала причинъ уходить самой и, чувствуя себя полновластною хозяйкой въ своемъ углу, она дразнила и обижала д?тей Арины, отнимала у нихъ все, ч?мъ могла воспользоваться сама. Чаще всего доставалось Анютк?, тихой робкой д?вочк?, двумя годами старше Матрены.
Въ ея рукахъ, какъ и въ рукахъ другихъ сверстницъ, больше всего на св?т? прельщали Мотю тряпичныя куклы. Къ кукламъ у Моти была настоящая страсть. Когда только удавалось ей стащить одну изъ нихъ, она уб?гала съ нею подальше, забивалась въ уголокъ и въ эти минуты трудно было узнать въ ней безпутную забіяку Мотьку: вся она затихала, преображалась, глаза ея ласково улыбались, голосъ д?лался тихимъ и н?жнымъ. Любовно укладывала она тряпичнаго урода на своихъ рукахъ, прижимала его къ своей узкой грудк? и, заботливо убаюкивая его, говорила нарасп?въ безсвязныя слова, полныя трогательной ласки. Когда Мотю находили и грубо вырывали у нея ея сокровище, она не сопротивлялась; она покорно переносила колотушки и подзатыльники и глазами, еще полными н?жности, грустно провожала отнятую игрушку.
Одинъ разъ ей чуть было не удалось обзавестись собственною, живою куклой. Она вытащила изъ воды выброшеннаго котенка, притащила его въ свой уголокъ и провозилась съ нимъ ц?лый день, укутывая его въ свой платокъ и согр?вая собственнымъ дыханіемъ. Она ухитрилась даже раздобыть для своего питомца немного молока. На ночь она уложила его рядомъ съ собою, но котенокъ сталъ ползать и пищать, и Арининъ мужъ выбросилъ его за окно. Мотька не заплакала и не сказала ни слова, но яркіе, с?рые глаза ея, обращенные къ обидчику, выражали на этотъ разъ не грусть, а серьезную, не д?тскую злобу.
Такъ проходило д?тство Моти. Когда же сиротка выросла и Арина уже начала требовать отъ нея работы наравн? съ ея сверстницей, Анютой, Мотька искренно и глубоко возмутилась, и между нею и ея пріемною матерью стали возникать частыя ссоры и столкновенія. Мотька не хот?ла работать. Всякій трудъ претилъ ей, представлялся не иначе, какъ порабощеніемъ. Посл? каждаго столкновенія съ Ариной она уходила изъ дому, переб?гала изъ одной избы въ другую и всюду разсказывала о томъ, какъ грубо и жестоко обходятся съ нею въ ея пріемной семь?. Она жаловалась, плакала притворными слезами и радовалась въ душ?, когда зам?чала, что ее слушаютъ и в?рятъ ей. Многое еще разсказывала она тогда про Арину и ея семью, а заинтересованныя слушательницы кормили ее, д?лали ей посильные подарки, оставляли ее ночевать. Въ конц? концовъ Мотя всегда возвращалась къ Арин? и съ презрительною насм?шкой поглядывала на кроткую работящую Анюту.
Н?сколько разъ случалось Мот? захаживать и на господскій дворъ. Туда ее тянуло разъ отъ разу все больше и больше, и въ голов? ея слагался см?лый и сложный планъ. Въ одинъ вечеръ она вернулась домой радостная и возбужденная.
— Въ Питеръ ?ду! — хвастливо заявила она Анют? и см?рила ее съ ногъ до головы своимъ блестящимъ, насм?шливымъ взглядомъ.
Анюта не пов?рила.
— ?ду! — повторила Мотя.
— Чего мелешь? — вм?шалась Арина. — Такихъ-то, какъ ты, въ Питер? мало?
— Мало ли, много ли — это ужъ не мое д?ло, — спокойно отв?тила Мотя. — Барыня Носова меня съ собою беретъ; горничной ?ду.
