— Я с тобой совсем разговаривать не буду, потому что, если хочешь знать, ты мне вообще никто, — сказала Аленка.
Алексей никогда не думал, что так могут ранить слова семилетнего ребенка.
Когда они с Марой решили пожениться, то о девочке как-то не очень думалось. Но вскоре Алексей обнаружил, что Аленка — существо с независимым характером, совсем не похожа на свою мать и полюбить ее не так-то легко.
Мара удивилась, когда он ей сказал:
— Ты совершенно не воспитываешь своего ребенка.
Девочка была ухоженная, хорошо одетая, вовремя говорила «спасибо» и «здравствуйте», знала наизусть множество стихов. Что еще нужно?
— Капризная она, недоброжелательная…
Мара огорчилась. Алексей не хотел этого. Но он считал, что девочка должна быть подготовлена к сложностям предстоящей жизни.
Конечно, Алексея радовало, когда Аленка визжала от счастья и скакала на одной ножке. Ему нравилось быть добрым — разрешать ей не есть суп, бегать во дворе, соорудить из ночной рубашки балетную юбочку. Разрешать было легко и весело. Но — опасно.
Аленка торжествующе кричала матери:
— Ага, ага, вот ты не позволила, а Леша разрешил!
— Я не знал, что мама не позволила, — отбивался Алексей.
Аленка отлично использовала сложности семейной иерархии. Кто решал вопрос в ее пользу, тот был в данный миг главнее и сильнее.
Алексею не приходилось общаться с детьми, и сейчас многое в девочке его удивляло. Ему казалось, что существуют рубежи, которые отделяют один этап детства от другого, что, например, когда приходит время учиться в школе, то девочки перестают заниматься куклами. Но в Аленкином углу все еще царил кукольный младенец, которого звали Шурик Владимирович Абрикосов. Потрепанный, с облупленным носом, с туловищем, набитым опилками, он лежал на игрушечной кровати, укрытый атласным одеялом, а две роскошные куклы с нейлоновыми волосами, возведенные в звание его нянек, восседали по обе стороны кровати. В этом углу Аленкой и ее подругой Ниной создавалась обособленная жизнь с крупными противоречиями, интригами и компромиссами. Предметом соперничества и особых забот были не нейлоновые красавицы, а невзрачный Шурик Владимирович.
— Мой хорошенький, — голосом материнской любви ворковала Аленка. И тут же со вздохом сообщала: — Ему три года, а он у меня все еще не умеет говорить.
Нина, расчесывая волосы куклы Жанны, рассудительно отвечала:
— Наверное, он у вас дебил или даун…
Ее мать, врач-педиатр, работала с неполноценными детьми.
— Сама ты дебил! — взрывалась Аленка. — Не буду я с тобой больше играть!
Нина с мрачным достоинством отправлялась в переднюю. Аленка бежала за ней.
— Уходи, уходи, пожалуйста! — кричала она. Но когда за подругой захлопывалась дверь, заливалась отчаянным ревом.
— Почему ты такая неуступчивая? — спрашивала Мара. — Ну, успокойся, успокойся, завтра помиритесь.
— Не помиримся! — орала Аленка, захлебываясь рыданиями. — Она со мной теперь никогда в жизни не помирится!
Плакать она могла часами. Примолкнет, отдохнет и заревет с новой силой.
Мара боялась этих изнуряющих слез и шла на уступки.
— Мама, я буду стирать…
— Нельзя, ты простудишься.
— У Шурика все ползунки грязные…
— Перебьется твой Шурик.
— Да, ты небось свои колготки каждый день стираешь, а Шурику разве приятно в грязном ходить…
В голосе назревали слезы. Приходилось отступать.
— Делай что хочешь, стирай, простуживайся, не ходи в школу…
Начинался рев.
— Ну, что ты плачешь? Я же тебе позволила.
— Ты неласково позволила…
Ей не хватало душевного комфорта.
В такие минуты Алексею хотелось выдрать девчонку, но он знал, что не имеет на это права, потому что недостаточно ее любит.
Но чаще она была ему мила и интересна, он радовался, что между ними все больше устанавливается доверчивая близость.
Однажды она пришла из школы со своей первой отметкой в дневнике — взволнованная, напряженная. Спросила:
— Как ты думаешь, единица — это горе или неприятность?
С тех пор прошло много лет, но все невзгоды и неудачи Алексей теперь расценивал по этой шкале — горе или неприятность?
В первые годы совместной жизни молодой семье было не очень легко. Алексей еще не имел ни опубликованных трудов, ни научной степени. Мара каждый месяц сшивала книжечку из тридцати листиков и на каждую страницу закладывала денежную купюру — расходы данного дня. Светлой мечтой было что- нибудь сэкономить, но получалось иначе — к концу месяца последние листочки оказывались пустыми: распределять расходы равномерно никак не удавалось.
И все-таки Мара не хотела уходить с маленького заводика, где она работала сменным инженером, в солидный НИИ, хотя ее соблазняли возможностью защитить кандидатскую диссертацию. Рассуждала она вполне резонно:
— С семи до двадцати трех я училась, потом год ходила беременной и три года выхаживала Аленку. Теперь снова учиться, снова экзамены? На четвертом десятке защищусь — усталая, измочаленная. Нет уж, спасибо! Я хочу быть женщиной!
Когда в доме собрались гости и друг детства Алексея, молодой, но уже набирающий имя врач Сергей Сурский, спросил Аленку, кем она собирается стать, ответ прозвучал неожиданно:
— Женщиной! — твердо сказала Аленка.
Гости, замерев на какую-то секунду, зааплодировали.
А какая уж из Аленки женщина. Маленькое бесплотное существо с прямыми палочками-ногами, с бледно-оливковым личиком, на котором только и видны серые глаза. «Слишком много глаз», — подумал Алексей, когда впервые увидел Аленку.
В душе Алексея часто возникала досада, когда рядом с Аленкой была Нина, явно обещающая стать красавицей.
Дружба между девочками крепла, хотя Аленка часто подвергала ее тяжким испытаниям.
Приехавший из заграничной командировки сослуживец предложил Алексею в дар на выбор — газовую зажигалку или набор цветных фломастеров. Алексей вспомнил об Аленке и взял фломастеры, хотя его очень манила зажигалка «ронсон». Он был вознагражден радостным визгом и заявлениями о том, что такой прелести больше нет ни у кого в классе. Тут же по вызову явилась Нина, и началось опробование фломастеров. Никаких художественных способностей у девочек не было, но рисовать они любили и чаще всего изображали большеглазых безносых принцесс в немыслимо ярких одеяниях, с желтыми коронами на голове. И вот теперь у ног очередной принцессы Нина увлеченно мазала бумагу краской, призванной изображать траву.
Аленка искоса поглядывала на ярко-зеленую полосу, грозившую распространиться на весь лист, потом, перестав рисовать, вытянулась на стуле и выждала несколько секунд.
— Ты очень сильно мажешь…
Увлеченная работой, Нина сопела от удовольствия.
