– Видишь летунов? Толкни им.
Вразвалочку – ну прямо «Костя-капитан» – Петя подошел к группе офицеров. Те возбужденно обсуждали последнюю новость.
– Эй, летуны, билеты надо? – крикнул Петя.
Один из офицеров обернулся к нему.
– Слыхал, пацан? Берлин капитулировал. Давай сюда все твои билеты.
– Уже капитулировал – какая досада, – пробормотал мальчик, считая деньги.
– …Пойдем в цирк, Маринка? – предложил Малахитов.
– Да там билетов никогда нет.
– Плевать, купим у спекулянтов. Я зарплату получил.
…Петя, увидев приближающуюся сестру, заметался, но поздно – Марина уже подбегала к нему с расширенными в ужасе глазами.
– Петя, ты чем здесь занимаешься? – она схватила его за плечо.
– Это мое личное дело! – огрызнулся мальчик, пытаясь вырваться.
– Сначала ты в чистильщики полез, а теперь спекулируешь билетами? Петя! – девушка чуть не плакала. – Если бы мама увидела…
– Предатель! Шпион! Канцелярская крыса! – прошипел мальчик в адрес стоящего поодаль Малахитова.
– Петенька, ну что ты говоришь, – с отчаянием взмолилась Марина. – Какая он крыса? Он работает в военкомате, готовится в мединститут.
– Пусти! – мальчик вырвался, перебежал улицу и исчез.
Марина ударилась в слезы. Малахитов хотел было ее увести, но вдруг вблизи послышался вальяжный урчащий голос:
– В чем-то непорядок, леди и гамильтоны? В цирк охота? Прошу! Посажу в генеральской ложе…
Боря Мамочко галантно взял под руку Марину, пропустил вперед Малахитова.
– Проходи, проходи, адмирал…
Кабинет Мамочко. Петя сидит в углу, жалкий и мрачный. Входит Борис. Встав к мальчику спиной, он отвинчивает верхнюю половину украшающего стол крупнокалиберного снаряда, вытаскивает из нижней половины солидный пузырь, с наслаждением отхлебывает. Садится за стол.
– Чего скис, орел? С сеструхой полаялся? Бывает…
– А чего она ходит с этим… он за мной следит… – бормочет Петя.
– Он не только за тобой следит, – со значением говорит Мамочко. – Личность подозрительная. Думаешь, шпалер у него просто так? Думаешь, в натуре за храбрость?
Мамочко вдруг открывает в стене маленькое квадратное окошко, дает Пете огромный флотский бинокль.
– Смотри прямо по курсу, в главную ложу. Видишь его?
Перед глазами Пети трибуны цирка и очень близко некогда обожаемый, а ныне презренный Малахитов. Вот он наклоняется к девушке, целует ее в щеку. Марина смеется.
– Запомнил эти черты? – спрашивает из-за Петиной спины Мамочко.
– Да уж, запомнил, – сквозь зубы цедит мальчик.
– А теперь смотри сюда, – Мамочко отводит Петю к столу и кладет перед ним фотокарточку.
На снимке изображен сам Мамочко в обнимку с каким-то парнем, у которого и голова обвязана, и кровь на рукаве, и плечи обтянуты рваной тельняшкой, а у ног – пулемет «Максим». На снимке надпись: «Дорогому другу Борису на долгую добрую память. Не забывай Севастополь. Евгений Малахитов».
– Что же это такое? – ошарашенно спрашивает Петя.
– Раньше не хотел тебе показывать. Проверяли…
В этот момент в кабинет вошел и поставил в угол туго набитый портфель храбрый кормилец хищников. Мамочко закрыл надпись на снимке и подозвал его.
– Эй, главстаршина, глянь-ка. Узнаешь?
– Женька Малахитов, – хмуро сказал типус. – Царствие ему небесное…
С этими словами он вышел.
– Он что же?.. – спросил Петя.
– Погиб Женька. А этот… – Мамочко кивнул в сторону арены, – не тот человек, не тот… Недаром он в военкомате притерся, возле документов…
– А вы откуда знаете, товарищ Мамочко? – спрашивает, стуча зубами, Петя.
– А вот оттуда. – Мамочко показывает мальчику издалека какую-то красную книжечку. – Всего сказать тебе не могу. Теперь понимаешь?
– Кажется, догадываюсь, – постукивая зубами от напряжения, говорит Петя.
– Будем брать, – жестко говорит Мамочко. – Но для начала нужно его незаметно обезоружить. Возьмешь на себя?
– Да!
– Молодец! Горжусь! – рявкает гигант. – Вместе с ними горжусь! – Он показывает рукой на «товарищей по оружию». – Ты сам из Ленинграда?
– Да, из Ленинграда… – шепчет Петя.
– Ленинград… – с тяжкой мужской горечью произносит Мамочко и на секунду, как бы отрешается, как бы уходит памятью в былые бои. Потом как бы смахивает воспоминания, журчит ласковым котом: – Ну, а как у тебя на билетном фронте?
Вконец замороченный мальчик кладет на стол пачку денег. Мамочко небрежно смахивает деньги в ящик стола, поясняя – «спецфонд» – и, наконец, наносит завершающий удар, последний мазок на холсте: ставит на стол лакированные туфельки.
– А это тебе. Узнаешь, Петяй? Матухины, ленинградские?
– Откуда вы знаете? – заплетающимся языком спрашивает мальчик.
– Мы все знаем…
Поздним вечером 9 мая 1945 года в мраморном доме, как и во всем городе, как и во всей стране, люди не спали. Во всех кабинетах и углах включенные на полную громкость радиоточки передавали музыку. Все ждали…
– Камил Баязитович, ну скажите, ну, пожалуйста, – приставал к административному работнику фотограф-сапожник дядя Лазик. – Ведь сегодня, правда же? Сегодня, да? – он многозначительно показывал на круглую тарелку репродуктора.
– Поживем – увидим, – посмеивался Камил Баязитович. – Всякому овощу свое время. Главное, товарищи: враг будет разбит, победа будет за нами.
– Нина Александровна! Товарищ Самолюбовер! – бросился дядя Лазик к соседке-юрисконсульту. Он был охвачен радостным возбуждением. – Думал ли я, отступая из Гомеля, что доживу до этого дня?!
Нина Александровна в парадном крепдешиновом платье курила толстую папиросу «Герцеговина Флор» и прослушивала патефонную пластинку:
хрипел патефон. Дама с затуманенным взором протянула дяде Лазику портсигар с «Герцеговиной».
– Всю войну берегла и вот не сдержалась. Это «Герцеговина Флор». В нашем кругу до войны курили только эту марку. Угощайтесь, Лазарь, но прежде дайте-ка я вас поцелую.
Дядя Лазик зашатался, потрясенный отличнейшим поцелуем, и с папиросой за ухом бросился на кухню.
На кухне поправившаяся тетя Зоя, раздув огонь под гигантской миллионерской плитой, во главе целого отряда женщин колдовала над пирогами. Ребята крутились вокруг плиты, но тетя Зоя на них покрикивала:
– Цыц-те! Вот как объявят, так и запируем…
– Товарищи женщины! Это нужно увековечить! – Дядя Лазик влез на кухню со своей треногой. – Пирог победы! Внимание!
– Дядя Лазик, – дернул его за штанину какой-то малыш. – А что бы вы с Гитлером сделали, если бы
