поймали?
– Я бы! Я бы! – задохнулся дядя Лазик. – Я бы отхлестал мерзавца по щекам! При всех, дети! Заметьте, при всех!
Женщины и дети сгруппировались вокруг плиты для снимка, но тут в кадр, потрясая роскошными мускулами, влез хмельной Боря Мамочко.
– Кому война, а кому мать родна! – басит он косым ртом. – Эй, Лазик, курочка ряба! Я тебя имел!
Играя плечами, выпирающими из белой майки, молодой инвалид стал теснить фотографа в коридор, напевая:
– Борис, возьмите себя в руки, – говорит дядя Лазик. – В такой день, Борис!
В коридоре появилась Марина, и Мамочко тут же забыл про фотографа. Девушка шла быстро, вид у нее был озабоченный и хмурый, но Мамочко преградил ей дорогу.
– Маринка, с победой! Хочешь портвейну? Маринка, новую жизнь хочу начать, от тебя зависит… махнем в Ашхабад?
– Ну вас к черту, Мамочко! – Марина резко оттолкнула его и хлопнула перед его носом дверью.
– Видали?! – возопил Борис. – Инвалида обижают! Ахиллеса Второй мировой войны! Ну, Маринка, запомни – все равно от меня не уйдешь!
– Прекратите безобразничать, гражданин Мамочко! – прикрикнул на него из своих дверей Камил Баязитович.
– Прекращаю. – Мамочко стушевался и скрылся в своем полуподвале.
Марину в ее жилище ожидал Малахитов, по обыкновению с книжкой. Пальтецо его висело на учебном пособии, т. е. на скелете в непосредственной близости от камина.
Когда Марина вошла, Малахитов бросился к ней, но она отстранилась и воскликнула:
– Женя, представляешь, какой ужас!
– Что случилось? – побледнел Малахитов.
Как раз в этот момент из камина высунулась чумазая рука, быстро скользнула к карману малахитовского пальто и исчезла уже с наградным пистолетом.
– Со станции пропала партия пенициллина, – проговорила Марина. – У нас в госпитале траур. Пенициллин – это ведь чудо! Он мог спасти сотни жизней! – Она в отчаянии швырнула свою сумку на кровать.
– Урки? – спросил Малахитов.
– Ну, а кто же еще? Сторож, говорят, был мертвецки пьян, да еще и связан. Сволочи какие, это просто нелюди… Что может быть отвратительнее, Женя, чем наживаться на лекарствах. На чужих жизнях!
Девушка закрыла глаза ладонью, несколько секунд постояла так, потом спросила:
– Петька не появлялся?
– Не-нет, – запинаясь, виновато проговорил Малахитов.
– Петя! Петя! – крикнула Марина в камин.
В ответ только загудела труба.
– Вот горе-то мое! – совсем «по-бабьи» вздохнула девушка. – Второй день не появляется. И чего он тебя невзлюбил, Женечка?
– Я об этом много думал, Марина, – сказал Малахитов. – Сначала он разочаровался во мне из-за этого пальто, из-за демобилизации, герой превратился в канцелярскую крысу, потом в предатели зачислил, не знаю уж почему, но… на самом-то деле он, наверное, бессознательно боится, что я отниму у него…
– Меня? – тихо спросила Марина.
– Ну да… разве ты не догадалась? Ведь он еще ребенок, и кроме тебя…
– Наверное, ты прав, – проговорила Марина. – Самое неприятное, что он попал под влияние этого мастодонта…
– Кстати, о Мамочко, – прервал ее Малахитов. – На днях майор Ковалев почему-то затребовал его дело из архива. Оказывается, он никакой не моряк, а в хоз-взводе служил, а с ранением дело темное…
– Что это? – вдруг воскликнула Марина.
В камин из трубы спускались обмотанные бечевкой лакированные лодочки. Сверху к бечевке была прикреплена фанерная дощечка с надписью: «Поздравляем с победой! Доброжелатель».
В коридоре, в темном углу, Петя осторожно стучится к Мамочко. Дверь не открывается. Снизу доносится рев хмельных голосов:
– Петя!
Услышав голос Эльмиры, мальчик отскакивает от дверей и сует руку в карман. Эльмира подходит к нему. В ожидании победы она принаряжена – новое платье, свежие банты, белые носки. Уверенная, что все это произведет на Петю очень сильное впечатление, она стоит, скромно потупив глаза.
– Ну? – мрачно спрашивает Петя, цыкая сквозь зубы.
– Сегодня мне разрешили не спать, – говорит Эльмира.
– Ха! А знаешь, что у меня в кармане?
– Нет, не знаю…
– Одна маленькая собачка, которая больно кусается, – таинственно прошептал Петя и после этого дьявольски захохотал.
– Петр, ты несносен! – всплеснула руками Эльмира, но мальчик уже несся от нее прочь по коридору.
Ильгиз работал в подземелье, словно шахтер в забое, когда, возбужденно блестя глазами, туда заполз Петя.
– Гизя, смотри! – прошептал он и показал товарищу лежащий на ладони маленький пистолет.
– Откуда? – воскликнул Ильгиз.
– Я обезоружил опасного преступника и должен передать этот шпалер кому следует… Между прочим, заряженный!
– Что-то ты, Петька, заливаешь! – недовольно сказал Ильгиз. – Вообще тут о тебе беспокоится… Электрификация твоя… Со мной говорила.
– Это почему же моя?
– А чья же?
Ильгиз сильно ударил ломиком в стену, и… кирпич упал в темноту, по ту сторону стены что-то звякнуло.
– Фонарик! – крикнул Петя, бросаясь вперед.
Луч фонарика осветил сквозь отверстие в стене бок какой-то бочки, угол кованого сундука…
– Вот она, пещера Аладдина! – пробормотал, трясясь от возбуждения, Петя.
– Неужели действительно клад? – у невозмутимого Гизи постукивали зубы. – За работу, мастер Пит, за работу!
Ребята застучали ломиками, расширяя отверстие.
…
И вот они в пещере, вокруг них КЛАД, повсюду КЛАД, вдоль стен и под ногами, и свисает с потолка… СТРАННЫЙ КЛАД…
Луч фонарика выхватывает из темноты гирлянды копченых окороков и колбас, связки кирзовых и хромовых сапог, охапки дубленых полушубков, большие бутыли с бесцветной жидкостью и ящики с водкой, огромные мешки…
– Сахар, – оторопело говорит Ильгиз, запуская руку в один из мешков. – Настоящий…
– Пшено, – бормочет Петя. – Гречка… Какой-то странный клад, герцог Гиз…
Луч скользит дальше и останавливается на пирамиде картонных ящиков с иностранными надписями.
– Мэйд ин ю эс эй, – читает Петя и хватает за плечо друга. – Это пенициллин! Его украли вчера с товарной станции! Я слышал – Марина плакала…
Вдруг где-то совсем близко застучали отодвигаемые засовы.
