– Товарищ капитан, пенициллин в подвале не обнаружен!
Торопливо вошел сотрудник в штатском.
– Возле дома следы «доджа», товарищ капитан.
Капитан скомандовал:
– Силин, Слесаренко, Сагитов берите машину! Проверьте оружие!
– Вон они! Вон они! – закричал Петя, показывая в конец улицы, где сквозь людские запруды медленно пробирался «додж» с бандитами.
Мамочко сквозь зубы бормотал ругательства. Их машина была окружена танцующими, водящими хоровод людьми. В толпе качали фронтовиков, целовались, пели…
Низко над улицей один за другим полетели три биплана, они рассыпали листовки «С победой, товарищи!».
Мамочко, отмахиваясь от листовок, прорычал:
– Весь город сбесился. Газу, волки, газу! А то припухнем…
– Товарищи, пропустите! Там в машине бандиты! – кричал Петя. – Мы преследуем бандитов!
Никто его не слышал в общем гомоне, в реве оркестров.
Внезапно все звуки перекрыл серебряный звук трубы, и из боковой улицы на перекресток выехал гусар с красным флагом и с трубой. Конь, прекрасный цирковой конь с голубым султаном, весело танцевал под ним.
Вслед за гусаром появился слон, на спине которого стояли с флагами два мальчика в цирковой униформе. С боков слона свисали два больших плаката «С победой, товарищи!». За ним неслась ватага детворы, подпрыгивая, старалась дотронуться до кончика бахромчатого уха, и слон в честь этого дня милостиво разрешал такую дерзость.
– Дуров! – закричали в толпе. – Смотрите, Дуров на улице!
Пробиться сквозь толпу стало совсем невозможно, к тому же Петя и Ильгиз, потрясенные феерическим цирковым шествием, на какое-то время забыли о погоне.
Это был совсем не тот цирк, который показывал Пете Мамочко, в нем не было ничего мрачного, никакого намека на какую-то зловещую тайну. Это был веселый молодой цирк с его лукавыми тайнами.
За верблюдом ехала «эмка», на крыше которой сидел леопард, погруженный в тупую меланхолию. Зато медведи внутри машины вели себя крайне вольно, хохотали, хлопали друг друга лапами по носам, звенели бубенцами. За «эмкой», стуча копытцами и бренча, бежало несколько упряжек пони, а в тележках была напихана уйма всякого ученого зверья, и скоморохи дудели в дудки и били в бубны, а следом за упряжками вновь появились танцующие кони, и вся эта ослепительная кавалькада прошла перед толпой, перед горящими глазами детей, словно отделяя своим фантастическим шествием страшные военные годы от будущих прекрасных мирных лет.
Петя, Ильгиз и Малахитов выбрались из толпы и медленно пошли по относительно малолюдной улице. Заря уже освещала крыши и верхние этажи домов. В прозрачном небе кружились листовки, сброшенные с самолетов.
– Теперь мы их окончательно потеряли, – огорченно сказал Петя.
– Неужели смоются? – вздохнул Ильгиз. – А где милиция, Женя?
– Не знаю, – развел руками Малахитов.
– Разве вы не сыщик? – спросил Петя.
– Нет, Петька, я обыкновенная канцелярская крыса…
Петя виновато шмыгнул носом.
– Жалко, Петька, что Пилюля выбил у тебя пистолет, – сказал Ильгиз. – Прострелил бы им шину…
– Пистолет? У меня тоже пропал пистолет… – проговорил Малахитов, глядя на Петю. – Ты не видел его?
Петя остановился и опустил голову.
– Женя… я… меня обманули… я думал…
Навстречу им по улице шел увешанный орденами фронтовик. Одной рукой он тащил за собой тележку с мороженым, другой вздымал над головой бутылку вина.
– Ребятам мороженое! Взрослым глоток рому! – провозглашал он громогласно. – Налетай – подешевело! С победой! Глотни, моряк! – сказал он, заметив синие полоски на груди Малахитова. – Пацаны, получайте! Скоро будет настоящее мороженое! Из молока!
Мороженщица поспешала за ним, причитая:
– Тележку-то не покалечь, генерал! Я за нее ответственная!
Когда счастливый фронтовик удалился, Малахитов обнял Петю за плечи и сказал Ильгизу:
– Ильгиз, нам нужно поговорить с мастером Питом с глазу на глаз, а ты пока беги в ближайшее отделение милиции и обо всем доложи.
– Вас понял! – бойко козырнул Ильгиз и побежал по улице с мороженым в зубах.
Малахитов и Петя зашли в безлюдный переулок и остановились под кирпичной аркой старого дома.
– Это ты взял пистолет? – тихо спросил Малахитов.
Петя кивнул и умоляюще посмотрел на моряка.
– Женя, скажите, какая у вас настоящая фамилия?
Малахитов не успел ответить, как в переулок, взвизгнув тормозами на повороте, влетел «додж» и остановился боком, ибо впереди был тупик.
– Куда заехал, лапоть?! – взревел Мамочко.
Водитель попытался было развернуться, но тут на подножку «доджа» вскочил Малахитов, вырвал ключ зажигания и зашвырнул его за высокий забор, в густой сад.
В следующее мгновение Мамочко ударом ног сбросил моряка на мостовую.
– Сдавайся, Мамочко! – крикнул Малахитов. – Ты-то от меня не уйдешь!
Он встал и сделал шаг к машине. Бандиты, забыв про своего хромого вожака и драгоценный груз, приноровились было бежать, как вдруг Мамочко сунул в руку Пилюле пистолет и заорал зверским голосом, показывая на Малахитова:
– Стреляй в легавого, волк!
Пилюля с исказившимся лицом сделал несколько выстрелов, и Малахитов упал.
– Женя! – отчаянно закричал Петя и бросился к упавшему.
С ревом низко-низко прошел над переулком биплан и сбросил целый ворох праздничных листовок.
Пилюля, осознав содеянное, громко истерически зарыдал. Он продолжал стрелять, теперь уже в Петю, но рука его не слушалась, пистолет плясал в воздухе, и пули летели куда попало. Одна из них сорвала штукатурку прямо перед носом вбежавшей в переулок Эльмиры.
– Стойте, дешевки! Подождите! – кричал Мамочко улепетывающим подручным, но те его не слышали. Мамочко ковылял по асфальту, всхлипывал, размазывал слезы по подбородку, бормотал:
– Эх, не заладилась у тебя житуха, Мамочко Борис…
Далеко убежать им не удалось: в переулок въехала милицейская машина, и бандиты подняли руки вверх.
…
Петя держал за руку Малахитова и умоляюще шептал:
– Женечка, не умирайте… Женя, пожалуйста, не умирайте…
– Стараюсь, – сквозь зубы простонал Малахитов и потерял сознание.
Подъехала «Скорая помощь». Моряка положили на носилки, голова его приподнялась.
– Петя! – позвал он.
– Женя, можете ли вы простить мне канцелярскую крысу? – воскликнул мальчик. – Можете вы меня простить за все?
– Марину… Марину береги… – прохрипел Малахитов. Голова его упала.
Носилки задвинули в фургон.
Солнце уже заливало весь город, все запруженные веселой толпой улицы, горело в окнах, в стеклах трамваев, в глазах…
