– Вы должны мне помочь, господа, – Филип прячет свой револьвер в кобуру.
– С удовольствием, капитан.
– Я ищу прекрасную даму по имени Катя. Фамилию забыл. Она была у губернатора с довольно противным генералом, и они уехали вместе на «паккарде».
– Да это же Катя Орловцева! – восклицают «англичане». – Мы проводим вас к ее дому.
Игнатиус Парамошкин приблизился к офицерам с тремя мензурками на подносе.
– Бром, господа! Все вместе 19 рублей. Благодарю. Заходите еще.
Боцман Формидабль с большим, как веник, букетом цветов топтался возле цирка.
Наконец-то появилась величественная Агриппина в строжайшем черном платье с рюшами, в шляпе, в перчатках и с зонтом. Ее сопровождал маленький сухонький господин в серой тройке.
Формидабль разлетелся.
– Позвольте представиться, божественная Агриппина! Жанпьер Формидабль, моряк.
Она лишь повернула имперское лицо, но сухонький господинчик шустро подскочил.
– Джеймс Дэйнджеркокс, спиритуалист!
– Опять англичане?! – взревел Формидабль и тут же получил короткий резкий панч по печени. Спиритуалист был, оказывается, еще и боксером.
…Очнулся Формидабль в окружении цирковых цыган и медведей. Он уже не понимал, кто – медведи или цыгане вливали ему в рот водку – и кто пел песню:
– Агриппина, Агриппина, я тебя, увы, не в силах позабыть…
– Вот она – душа народа… – бормотал боцман. – Истинная Россия…
Этой белой ночи нет конца. Все то же мерцающее перламутровое свечение было разлито в небе, когда капитан Деланкур соскочил с коляски перед особняком Орловцевых.
Он благодарно махнул рукой своим недавним противникам, и те напутствовали его «гуд лак, Филип, валяй, давай». Потом он остался один.
Он стоит перед темным спящим домом. Огромные окна зеркального стекла. Резная дубовая дверь. Кариатиды по фасаду. Тишина. На звонок никто не отвечает. Смело толкнув дверь, Филип проникает внутрь.
Когда-то, должно быть, царило здесь богатство и процветание. В обширном холле висят картины, стоят скульптуры. Увы, не требуется особой наблюдательности, чтобы заметить нынешний упадок и прозябание. Отставшие разлохмаченные обои. Паутина в углах. Запыленные зеркала. Две-три скульптуры заколочены в доски, и на них висят таблички «продано господину Велосипедову». Электричество не включается.
– Экскьюзе муа! Мадмуазель Катя! – подает голос Филип.
В ответ долетает лишь слабое эхо.
Филип поднимается по мраморной лестнице, идет из комнаты в комнату и нигде не встречает ни души.
И вдруг он видит перед собой Катю. Увы, это только портрет, но чудесный. Юная девушка изображена теплыми красками в полный рост. Она исполнена прелести и веселого лукавства. Филип долго стоит перед портретом.
Филип с усилием отрывается от наваждения, от созерцания портрета.
– Однако ближе к делу! – с притворной лихостью говорит он. – Где же здесь спальня?
Он открывает очередную дверь и оказывается в саду. Некогда шикарный английский лаун открывается перед ним. Кусты, однако, давно не стрижены и аллеи запущены. Белая дачная мебель не без досадных дефектов. Пальма под стеклянным колпаком. «Продано господину Велосипедову».
В белесом небе над садом Филип вдруг замечает странную огромную птицу. Она быстро приближается, снижается и оказывается летательным аппаратом весьма причудливой конструкции, которую современный зритель может сравнить со знаменитым «летатлином» русского художника Владимира Татлина.
Аппарат приземлился в саду, и из него на траву спрыгнул энергичный юноша со светлыми сумасбродными глазами.
Филип скрещивает руки на груди. На лице его появляется уже знакомое нам по сцене в аптеке выражение.
– Должно быть, молодчик точно знает, где в этом доме спальня, – пробормотал Филип и решительно зашагал к авиатору.
– Вам что здесь угодно? – спросил он.
– Не думаете ли вы, месье, что у меня больше прав на этот вопрос? – юноша тоже, должно быть, был не робкого десятка.
Они посверкали друг на друга глазами.
– Какое выберем оружие? – спросил Филип.
– По вашему усмотрению. Вы гость, – сказал авиатор.
– Пистолеты? – Филип вынул свой пистолет, проверил обойму. – Увы, пуль нет, все израсходовал в аптеке.
– Примите сожаленья. К счастью, у меня и пистолет отсутствует. Прошлой ночью уронил в Крюков канал. Рапиры, быть может?
– У вас есть рапиры? – усомнился Филип.
– Всегда вожу с собой в аэро пару рапир. Как же иначе?
Авиатор протянул моряку одну из рапир, и схватка немедленно началась.
– Надеюсь, заточены недурно? – спросил Филип.
– Сейчас сможете проверить, – зловеще улыбнулся авиатор.
Ожесточенный бой.
– Поворачивайся, французская каракатица! – крикнул авиатор для злости.
– Улепетывай, русский тетерев! – любезностью на любезность ответил Филип.
Оба страшно разозлились.
– Тетерев!
– Каракатица!
Трах! Трах! Бой становится все ужасней. Трагический исход очевиден.
– Прекратите, господа! – слышится дивный голос.
По траве к дуэлянтам бежит Катя.
Подбежала, схватилась за рапиры. Мужчины тут же выпустили рукояти и смущенно отвернулись.
– Как тебе не стыдно, Владислав! – стальным голосом крикнула Катя авиатору.
– Как вы сюда попали, капитан? – много мягче, но так же не без металла обратилась она к Филипу.
Авиатор Владислав, бурча что-то себе под нос, залез в свой аппарат, пустил мотор и погрозил французу кулаком: еще, мол, встретимся!
Катя приблизилась к аппарату и (как привычное дело) раскрутила пропеллер. Через минуту Владислава уже не было в саду. Раскинув перепончатые крылья, он удалялся в розовеющем небе.
Катя молча повернулась к Филипу. Он виновато улыбнулся. Она тоже не удержалась от улыбки.
Она была отнюдь не так свежа и беспечна, как на портрете, напротив бледность покрывала ее щеки, а глаза окружала синева, но такой она нравилась моряку, кажется, еще больше.
– Итак, капитан, как же вы сюда попали? – повторила она свой вопрос, но совсем уже без металла, быть может, только немного серебра звенело в ее голосе.
– Все было не так уж сложно, – улыбается Филип. – Сначала аптека, потом пистолеты, потом рапиры и вот я у ваших ног.
– В старых французских традициях? – улыбается она.
В утреннем туманном парке среди наполовину проданных скульптур начинается любовный дуэт под названием «В старых французских традициях».
