«Что я тут делаю? — внезапно подумала Надежда. — Для чего я слушаю все эти россказни? Какое мне дело до событий двадцатилетней давности? Хотя даже больше, ведь Вере этой за тридцать, а тогда седьмой годик шел. Так какое мне до этого дело? И пирожков много съела…»
— Валюша растерялась, конечно, от такого напора. «Не верю, — говорит, — быть такого не может, как же так…» А та баба свою линию гнет: «Не веришь — проверь! Вот сейчас прямо пойдем по тому адресу, где твой муженек со своей кралей развлекается». Валя и дала себя уговорить. То есть вроде как не в себе была. В здравом уме она бы ни за что такой глупости не сделала, потому как, во-первых, подумать нужно, прежде чем на открытый разрыв решаться, а во-вторых, если уж что делать, то без посторонних свидетелей. А тут баба та ее буквально силой из дома вытащила, посадила в машину и привезла по адресу. И звонить не стала, дверь своим ключом открыла, Валентину первой в комнату втолкнула, а там ее муж в постели с девицей. Валя говорит: «Я стою как дура, ноги к полу прилипли, а язык к гортани». А баба тут раз — фотоаппаратом щелк, раз-другой! Тот, муж-то, опомнился: «Это что, — говорит, — такое значит, Алевтина Павловна?» Это он той бабе, а на жену законную ноль внимания. «А то, — баба ему отвечает, — Анатолий Васильевич, что не видать вам теперь доцентуры как своих собственных ушей. Уж я, — говорит, — об этом позабочусь! Все узнают, чем вы в свободное время занимаетесь! Связь со студенткой — это начальство не одобрит! А вы, милочка, считайте, что в институте больше не учитесь, за этим я тоже прослежу!» И пошла себе, довольная.
— Ну и ну! — поразилась Надежда.
— Ага, Валя потом только узнала, что баба эта метила на то же место, куда и муж ее претендовал. И вроде бы его должны были назначить, потому как мужчина молодой, перспективный, да еще профессорша одна к нему благоволила — красавец такой, еще бы. А эта баба тут подсуетилась и решила его подставить. Выследила его с девчонкой той, студенткой, да они не очень-то и скрывались, та за ним как тень ходила. Значит, узнала она, где девчонка живет, и ключи у нее из сумки сперла, сделала дубликат. А потом Валентину туда привела. Своего, короче, добилась, место то на кафедре ей досталось.
Ну, а тогда, Валя рассказывала, как ушла она, так муж на нее набросился. «Ты, — говорит, — дура деревенская, нашла с кем скорешиться. Тебе же, — говорит, — хуже будет, если мне доцентуры не дадут, денег-то меньше. А теперь может вообще уволят — все из-за тебя!» Тут Валентину как обухом по голове стукнуло, очухалась она. «Как это из-за меня, — кричит. — А это что?» На девчонку ту показывает. А у той, видно, истерика началась — захохотала она вдруг. А Валентина тоже на нервах, подумала, что над ней смеются. Ну и подскочила к той девчонке, в волосы ей вцепилась, давай по полу валять, откуда только силы взялись. Та вырвалась: Толик, кричит, Толик… А Толик на них обеих матом и разнимать не думает. Девчонка тогда дико так на Валентину посмотрела и к окну бросилась. Схватилась за раму, а дело-то летом было, окно только прикрыто. И вот то ли соскользнула она случайно, то ли не в себе была, а только выпала та студентка из окна.
— Насмерть? — ужаснулась Надежда.
— Ой, да, слава Богу, нет, а не то Валентину бы посадили! — вздохнула Таисья Михайловна. — Там, понимаешь, этаж всего третий был, хотя и с третьего можно так навернуться, что шею сломаешь. А тут внизу оказался магазин, и маркизы на окнах висели. В общем, шлепнулась девчонка на эти маркизы, спружинила, подскочила как мячик, да и вывалилась прямо на тротуар. И даже ничего себе не сломала, только ободралась, конечно, об асфальт сильно. Ну, конечно, шум, гам, «скорая», милиция. А пока суть да дело, муженек-то Валентинин и сбежал, оставил ее одну со всем этим безобразием разбираться. Хорошо, девчонка в сознании была, сказала, что случайно из окна выпала, Валю хоть в милицию не забрали. Как она домой добралась — не помнит, а там муженек ее уже во всеоружии. «Я, — говорит, — тебе никогда не прощу, что ты мою карьеру порушила. Теперь, — говорит, — после такого скандала, меня никуда преподавать не возьмут, а все ты…»
— Гад какой! — не выдержала Надежда.
— Точно! — согласилась старушка. — А Валя тогда собрала вещи, да и рванула домой, в Плесков. Ну, дома отошла маленько, привели мы ее в чувство, месяц прошел, она и говорит: «Не вернусь в город, хоть убейте! Не могу ничего там видеть! А про мужа и думать не могу!» Уволилась с работы, заявление им по почте послала, они ей трудовую книжку выслали, да с тех пор так и жила в Плескове, на бензоколонке работала. Квартиру этому подлецу оставила! И на алименты не подавала! И Верочку на свою фамилию перевела! Ну и как тебе такая история?
— Душераздирающе! — честно ответила Надежда. — Это уж правда какой-то монстр оказался, а не муж…
— Ты слушай дальше! — многообещающе сказала Таисья Михайловна. — Что с Верой-то случилось… Значит, окончила она школу, затем институт, устроилась в музей работать, в Плескове. У нас ведь город старый, много церквей, музей хороший — иконы там разные, ценные вещи, картины. В большой город не уезжала, потому что Валя болеть стала сильно. И то сказать — от такой жизни заболеешь. И вот время идет, а у нее все никого нету. Потом нашла себе. Не знаю, где они познакомились — то ли он приехал к нам летом отдыхать, то ли она куда ездила, пока мать окончательно не слегла, — в общем, любовь у них получилась. Мать ее Валентина как поглядела на него — сразу против этого брака выступила. Потому как жених Верин — ну такой уж раскрасавец, собой интересный — глаз не отвести. А уж она-то знала, что с таким человеком ничего хорошего из семейной жизни не получится. Ну, так разве дети матерей слушают?
— Верно, — поддакнула Надежда. — Ну и что же случилось? И этот гулять начал?
— Оно-то так… Да если бы только гулять… — вздохнула Таисья Михайловна, — этот вообще какой-то шалопай был. И жулик. Я тебе честно скажу: про Валю-то я из первых рук все знала, подруги мы с ней давние были. А про Верочку только слухи всякие ходили. Болтали разное — не то муж ее в казино деньги проигрывал, не то на бирже играл, не то просто мошенничал. И деньги она занимала по всем знакомым, чтобы за него отдать, и свои вещи продавала. Валя-то к тому времени умерла уже, не дожила до такого срама. И бросал Веру ее муженек, уедет — и нет его. А потом вернется, уболтает ее, улестит — снова она его примет. Так и тянулось у них, пока он квартиру ее не продал.
— Как это? — удивилась Надежда.
— А вот так. Проиграл большие деньги, она и подписала бумаги. А как только отдал деньги, так и слинял опять из Плескова. Ну, куда Вере деться? Решила она новую жизнь начинать, уволилась из музея, приехала сюда, да сразу ко мне — помоги, тетя Тася! Тут как раз у Зины квартира освободилась, я и посодействовала. Может, хоть теперь Верочке повезет…
«Сомневаюсь…» — подумала Надежда, но вслух ничего не сказала и стала прощаться. Таисья Михайловна отпустила ее с миром, она наговорилась от души.
Выйдя на улицу, Надежда взглянула на часы и охнула. Просидела у старухи без малого два часа, а что узнала? Только то, что ее новая соседка, как и ее мать, была несчастлива в браке. И что в этом необычного? Тысячи женщин могут сказать про себя то же самое. И кого по большому счету это волнует?
«Итак, — думала Надежда, стоя на эскалаторе, — что мы имеем? По всему выходит, что эта Вера — самая обычная женщина, а что хмурая и неприветливая, так характер плохой, жизнь опять же достала». Кстати, после того случая, когда Надежда посчитала ее убитой, характер у Веры явно изменился к лучшему — здороваться стала при встрече, улыбается даже. Но плащ… и куда все-таки ее выносили в старом Раисином ковре?
Из рассказа Таисьи ясно одно: никаких криминальных знакомых у Веры быть не может, кроме разве что бывшего мужа. Но они вроде расстались… Нет, похоже, зря она проездила, ничего не узнала…
И Надежда Николаевна устремилась к выходу из вагона.
Таисья Михайловна проводила гостью и только было собралась помыть оставшуюся после чаепития посуду, как в прихожей снова раздался сигнал домофона.
— Не иначе, забыла она что-нибудь! — проворчала старушка, направляясь в прихожую. — До чего же нынче молодежь пошла бестолковая!
Если бы Надежда Николаевна услышала, что ее отнесли к разряду молодежи, она, пожалуй, была бы польщена. Но она этого никак не могла услышать.
Таисья Михайловна сняла трубку переговорного устройства. Домофон стоял у нее уже не первый год, но отношения с ним у старушки были довольно сложные и напряженные. Во-первых, она считала, что
