заместитель директора института по административно-хозяйственной части Анатолий Васильевич Беневоленский.
Надежда прислонила швабру к стене, вооружилась тряпкой и принялась старательно вытирать листья пальм и фикусов, постепенно приближаясь к скамейке.
Дома ей часто приходилось заниматься такой работой, и она отлично с ней справлялась.
Вскоре она уже смогла расслышать разговор. Двое на скамейке разговаривали тихонько и рассматривали какие-то бумаги — надо думать, фотографии.
— Поверь, Верочка, я очень рад тебя видеть! — говорил Беневоленский, заглядывая в лицо молодой женщины.
— Слабо верится, — ответила та, отвернувшись. — За все эти годы ты ни разу даже не вспомнил о моем существовании. Если бы ты действительно хотел меня увидеть, ты мог бы приехать. До Плескова всего несколько часов пути!
— Пойми, Верочка, мы с твоей матерью так тяжело расстались…
— Да уж, ты с ней обошелся по-свински… Впрочем, что сейчас ворошить прошлое! Прошло столько лет…
«Все верно, — сообразила Надежда, — это дочка Беневоленского… то есть, конечно, не она, а настоящая Вера Мельникова. Я так и думала, он — Анатолий, она — Анатольевна, это про него рассказывала Таисья Михайловна. Мужик-то и правда подлец, та история некрасивая. А ему как с гуся вода — вон какой лощеный. Выглядит как огурчик, в начальники пристроился…»
— Все не так просто! — тихо проговорил Беневоленский. — Твоя мать… она поступила тогда очень подло… она сломала мою карьеру, из-за нее я так и не стал доцентом…
— Что?! — Молодая женщина побледнела, всем телом повернулась к мужчине. — Как ты можешь такое говорить о моей матери? Твоя драгоценная карьера, ха-ха! Ни о чем другом ты не можешь думать! Как тебя, бедного, обидели! Доцентом ты не стал! Ты сломал мамину жизнь, разбил ее сердце… она после той истории так и не оправилась, а ты можешь думать только о своей карьере…
«Хорошо излагает! — невольно восхитилась Надежда. — Выразительно так, со слезой, с настоящим чувством… вряд ли настоящая Вера смогла бы лучше…»
— Прости меня… — Анатолий Васильевич взял девушку за руку, проникновенно заглянул ей в глаза. — Прости, я, конечно, очень виноват, но тогда все было очень непросто, взаимные обиды и обвинения нарастали как снежный ком, ты понимаешь…
— Не понимаю и не хочу понимать! — Девушка резко, раздраженно вырвала руку. — Я знаю только одно — что для мамы это было страшным ударом!
«Вот интересно, — Надежда Николаевна мелкими шажками придвигалась к заветной скамейке, — чего она добивается? Что ей от него нужно? Прошло-то уж лет двадцать пять с тех пор, к чему теперь эти упреки? Поздно пить боржоми!»
— А ты? — Беневоленский попытался сменить тему. — Как ты жила? Ты замужем? У тебя есть дети?
— Нет, я не замужем, — хмуро ответила женщина. — И никогда не была. У меня не было для этого ни времени, ни возможностей. Я ухаживала за мамой… я ведь сказала тебе — она после той истории тяжело болела. Больному человеку нужно очень много внимания, много времени и денег, так что мне было не до замужества.
«Ой, врет! — подумала Надежда. — Была она замужем. Правда, замужество было недолгим и таким же неудачным, как у матери, но это еще не причина, чтобы объявить его несостоявшимся… То есть — тьфу! Это Вера была замужем, а эта… кто ее знает? Но ведь она выдает себя за Веру… Совсем они меня запутали!»
— Но ты всегда могла обратиться ко мне! — выпалил Беневоленский. — Неужели ты думаешь, что я бы вам не помог? Я сделал бы для вас все возможное…
— А неужели ты думаешь, — перебила его девушка, — неужели ты думаешь, что мать приняла бы твою помощь? После того, что между вами случилось, после той ужасной, отвратительной истории об этом не могло быть и речи… да она скорее умерла бы с голоду, чем приняла от тебя хоть копейку!
— Я понимаю… — Анатолий Васильевич тяжело вздохнул. — Она не смогла меня простить…
— Нет, ты ничего не понимаешь! — Девушка повысила голос, глаза ее пылали. — Ты просто не можешь представить, что я пережила, что я перечувствовала за все эти годы! — Она закрыла лицо руками и продолжила тихо, взволнованно, прерывающимся голосом: — Ты не можешь представить, что это такое — день за днем ухаживать за тяжело больным человеком! И самое ужасное — не физический труд, а необходимость постоянно наблюдать за ее страданиями, принимать на себя ее бесконечные обиды, сносить ее раздражение, ее, в конце концов, несправедливость… ведь ей не на ком было выместить свою боль, кроме меня, поскольку я была близко, рядом, под рукой… а как ужасно было наблюдать за ее постепенным угасанием… нет, ты этого никак не можешь понять!
В голосе ее было такое глубокое, такое неподдельное чувство, что Надежда Николаевна растерялась. Она знала, что девушка врет или по крайней мере чего-то недоговаривает, но ее слова звучали так искренне, так горько, так выстраданно… нет, она, несомненно, пережила то, о чем рассказывает!
Внезапно девушка замолчала, уставилась в стену перед собой. Потом снова заговорила:
— Ты можешь спросить, зачем же тогда я сюда приехала, зачем обратилась к тебе?
— Я ничего такого не говорил! — перебил ее Анатолий Васильевич. — Я рад, что ты пришла… очень рад… ты же знаешь, я все готов для тебя сделать…
Девушка его не слушала, она продолжала говорить, сбиваясь от волнения:
— После маминой смерти я как будто проснулась после тяжелого, кошмарного сна. Попробовала начать жизнь сначала, с чистого листа, но тут, как назло, меня уволили с работы. У нас было большое сокращение, и я первой попала под него, поскольку до того часто брала больничный по уходу за мамой…
Она сделала паузу, видимо, заново переживая тот тяжелый момент, и продолжила тихим, усталым голосом:
— В первый момент я впала в отчаяние. Другую работу мне не найти, у нас в Плескове вообще очень плохо с работой, а уж по моей специальности и вообще ничего нет. Я хотела уже плюнуть на специальность, на высшее образование, попробовала найти какую-нибудь простую работу — продавщицей в магазине, приемщицей в ателье, телефонным диспетчером. Но потом подумала — может быть, это знак для меня, знак свыше… ведь я хотела начать жить сначала, а там, в Плескове, все напоминало мне о прежней жизни, о маме…
Она снова замолчала, опустив голову, а потом проговорила быстро, как будто бросилась в холодную воду:
— Вот я и решила приехать сюда. Здесь уж точно все будет другим, новым. Новая жизнь, новые люди, новая работа… может быть, я смогу наконец забыть прошлое и начать все сначала… может быть, в этой жизни мне больше повезет… Прости, что говорила с тобой резко, не так просто мне забыть все то страшное, что случилось…
— Кстати, где ты поселилась? — спросил Беневоленский, чтобы опять сменить тему.
— Я сняла квартиру. Мне помогла с этим одна старая знакомая по Плескову, скорее даже, дальняя родственница. Но вот с работой… я сунулась в несколько мест, но со мной и разговаривать не стали. Тогда я подумала о тебе… Ведь ты мне можешь помочь? Ты ведь здесь большой начальник, у тебя есть возможности!
— Ну, большой не большой, но с работой помочь, наверное, смогу. — Анатолий Васильевич всем телом повернулся к девушке. — Какая у тебя специальность?
— Я музейный работник. Работала хранителем музейных фондов, экскурсоводом…
— Вот как… — Беневоленский задумался. — Даже не знаю, что тебе предложить… у нас же все-таки не музей, а научно-исследовательский институт…
— Но я видела там, внизу, вывеску музея, — проговорила девушка с надеждой в голосе. — Какой-то странный музей, но все же у них должны быть фонды и экскурсии…
— А знаешь, ты права! — оживился Анатолий Васильевич. — Этот Музей чертей — то, что нужно. Они у нас находятся на птичьих правах, с арендой постоянные проблемы, так что они не смогут мне отказать… я
