ясно, как сейчас вижу ваш нос.
— Точнее не скажешь, — произнес Питер, чей нос трудно было не заметить.
— Вы знаете Мерримэнс-энд, сэр?
— Кажется, знаю. Это длинный тупик где-то в конце Саут-одли-стрит? Там с одной стороны ряд домов, а с другой — высокая стена?
— Совершенно верно, сэр. Там дома высокие и узкие, все на одно лицо: у каждого выступающее крыльцо с колоннами, закрытое со всех сторон.
— Да. Как будто специально взяли самые некрасивые дома где-нибудь в Пимлико[38] и перенесли их туда. Ужасно. К счастью, улица, кажется, так и не была завершена, а то мы имели бы еще одно такое уродство на противоположной стороне. Этот дом был построен еще в восемнадцатом веке. Как он вам?
Берт обвел взглядом широкую гостиную, камин с изящным декором в стиле Адама, обшивку стен с красивыми лепными украшениями, двери с фронтонами, высокое окно, полукруглое сверху, освещающее гостиную и галерею, благородные очертания лестницы. Он задумался, подбирая слова.
— Это дом джентльмена, — наконец произнес он. — Тут свободно дышится, если вы понимаете, что я хочу сказать. Такое впечатление, что здесь и вести себя грубо не захочется. Хотя, скажу вам честно, уютным он мне не кажется. Я бы тут копченую рыбу голыми руками не стал есть. А вообще дом видный. Я раньше не задумывался, но теперь, когда вы упомянули, начинаю понимать, что не так с теми домами на Мерримэнс-энд. Они все как будто сжатые с боков. Я сегодня побывал в нескольких, и именно так они и выглядят — не дома, а набор коробок. Но я как раз собирался рассказать вам об этом. Это было ровно в полночь, — продолжил полицейский. — Сворачиваю я, как всегда на дежурстве, в Мерримэнс-энд, дохожу почти до самого конца и вдруг вижу: какой-то парень подозрительно жмется к стене в тени. Как вы знаете, сэр, там есть калитки, за которыми начинаются сады, так вот он у одной из них и ошивался. Грубоватый такой тип, в большом мешковатом пальто, может, бродяга какой с набережной. Я на него фонариком посветил — улица-то плохо освещается, а ночи сейчас темные, — но лица его рассмотреть не смог, потому как на нем была какая-то старая рваная шляпа и широкий шарф на шее. Я, понятно, решил, что он что-то недоброе затеял, и уже собрался спросить его, что он там делает, но не успел. В эту самую секунду из одного из домов напротив я услышал страшный крик. Это было до того жутко, сэр!.. «Помогите! — кричали из дому. — Убивают! Спасите!» У меня волосы на голове зашевелились, когда я это услышал.
— Это был мужской голос или женский?
— Мужской, сэр. Кажется. Это даже был не крик, а рев. Я и говорю: «Черт, что это? В каком это доме?» Парень ничего не ответил, только показал пальцем, и мы вместе побежали. И вот, только мы подбежали к дому, изнутри послышался звук, как будто кого-то душат, а потом что-то грохнуло, не иначе как что-то на дверь навалилось.
— Боже правый! — воскликнул Питер.
— Я давай кричать, жму на звонок. «Эй! — кричу. — Что тут происходит?», и давай кулаком в дверь барабанить. Никто не ответил, и я стал опять стучать и звонить. Тут парень, который был со мной, приоткрывает отверстие для писем и заглядывает внутрь…
— В доме горел свет?
— Окна все были темные, свет был только в окошке над дверью. Горел он ярко, и я, когда посмотрел вверх, увидел номер дома. Тринадцать. Цифра была нарисована краской на стекле, так что я его прекрасно рассмотрел. Так вот, этот парень посмотрел внутрь и вдруг как-то странно забулькал и чуть ли не отпрыгнул назад. «Эй, — говорю я ему, — ты чего, приятель? Ну-ка, дай я посмотрю». И вот я наклоняюсь, прикладываю глаза к щели и смотрю.
Констебль замолчал и глубоко вдохнул. Питер снял проволоку со второй бутылки.
— Хотите верьте, хотите нет, сэр, — продолжил полицейский, — но я тогда был такой же трезвый, как и сейчас. И я могу рассказать вам все, что увидел в том доме, потому что все помню прекрасно. Не то чтобы я много чего там увидел, щель-то была совсем узкая, но все-таки я прищурился и осмотрел прихожую с обеих сторон и еще кусочек лестницы. И вот что я там увидел, а вы внимательно слушайте, потому что это важно для того, что было потом.
Он сделал еще один глоток «Поль Роже», чтобы было легче говорить, и продолжил:
— В прихожей был пол — я очень хорошо его рассмотрел — мраморный, из черно-белых квадратов, и он далеко уходил вглубь дома. Примерно посередине на левой стороне начиналась лестница с красной дорожкой. У ее основания стояла статуя — белая голая женщина с большим кувшином в руках. А в кувшине том — целая охапка синих и желтых цветов. Рядом с лестницей была открытая дверь в комнату. Там ярко горел свет, и я разглядел край стола. На нем было полно посуды: бокалы и серебро. Между этой дверью и входной дверью стоял здоровенный блестящий черный шкаф с нарисованными золотыми фигурками, прямо как из музея. В самой глубине прихожей было что-то наподобие зимнего сада, но я не мог рассмотреть, что там внутри, только казалось оно очень серым. Справа тоже была дверь, и тоже открытая. За ней я разглядел красивую гостиную, с бледно-голубыми обоями и картинами на стенах. В прихожей тоже картины висели, и справа столик стоял с медной чашей для визитных карточек. Я рассказываю вам, сэр, все, как видел своими собственными глазами. Если бы меня там не было, откуда бы я узнал все эти подробности?
— Мне приходилось слышать, как люди описывают то, чего на самом деле не было, — задумчиво произнес Питер, — но это звучало совсем иначе. Мне рассказывали о крысах, о кошках и змеях, иногда даже об обнаженных женских фигурах. Но жуткие лакированные шкафы и столы в прихожей — это что-то новенькое.
— Это вы точно сказали, сэр, — согласился полицейский. — И я вижу, вы мне пока верите. Но там было еще кое-что, и поинтереснее. В прихожей на полу лежал человек. Мне было его прекрасно видно. И он был мертвый. Крупный мужчина, ни бороды, ни усов, и он был во фраке. Кто-то всадил ему нож в горло. Я видел рукоятку. Кажется, это был нож для разделки мяса. На мраморном полу блестела большая лужа крови.
Полицейский посмотрел на Питера, вытер носовым платком лоб и осушил четвертый бокал шампанского.
— Головой он лежал к столу, — продолжил он, — а ногами, должно быть, к двери, но из-за почтового ящика я не мог рассмотреть то, что находилось у двери. Понимаете, сэр, я-то заглядывал внутрь через сетку почтового ящика, а он был не пустой. То, что там лежало, — я думаю, письма, — закрывало мне вид вниз. Но остальное — и то, что впереди, и немного по сторонам — мне было видно прекрасно. И все это, как говорится, намертво врезалось мне в память, потому что смотрел я туда, наверное, секунд пятнадцать, не больше. Но потом весь свет разом потух, будто кто-то выключил общий рубильник. Тогда я, скажу честно, немного испугался и обернулся. И вот, когда я обернулся, — внимание, это самое важное! — тот парень в лохмотьях исчез.
— Не может быть! — изумился Питер.
— Исчез, — повторил полицейский. — Сбежал. Я стоял там один. И вот тут-то, сэр, я и сделал свою самую большую ошибку, потому как подумал, что он не мог уйти далеко, ну, и побежал по улице за ним. Но я не увидел его. Я вообще никого не увидел. Ни в одном доме там свет не горел, и мне вдруг пришло в голову, что тут такое творится, а никому до этого нет дела. Да одно то, как я стучал в дверь и кричал, должно было поставить на ноги всю улицу, не говоря уже о том жутком вопле. Но знаете, как бывает… Вы, наверное, и сами такое замечали. Бывает, человек забудет на ночь окна на первом этаже закрыть или, скажем, камин потушить. Ты можешь, пытаясь привлечь его внимание, кричать так, что и мертвый проснется, но на твои крики ни одна живая душа не ответит. Сам хозяин видит десятые сны, а соседи хоть и готовы тебя убить за то, что ты шумишь под окнами, но думают: «это не мое дело» и прячут головы под одеяло.
— Да, — сказал Питер. — Лондон такой.
— Верно, сэр. В деревне все по-другому. Там ты иголку не можешь с земли поднять, чтобы к тебе не подошел кто-нибудь и не спросил зачем… Но в Лондоне никому ни до кого нет дела… В общем, думаю я: «Надо что-то предпринять» и начинаю свистеть в свисток. Тут уж все услышали. По всей улице окна стали открываться. Это тоже Лондон.
Питер кивнул.
