— Лондон и Страшный суд проспит, а остальные города с целомудренным видом отвернутся и сделают вид, что ничего не происходит. Но Господь всеведущий скажет ангелу: «Вот тебе свисток, Михаил. Свисти. Восток и запад восстанут из мертвых при звуке полицейского свистка».
— Вот именно, сэр, — согласился констебль и впервые подумал о том, что в этом шампанском все- таки что-то есть. Он немного помолчал, а потом заговорил снова: — Короче говоря, так случилось, что, когда я засвистел, Уизерс, это констебль с соседнего участка, уже пришел на Одли-сквер, чтобы встретиться со мной. Понимаете, сэр, мы с ним так все время встречаемся, каждый раз в другое время. Этой ночью мы договорились встретиться в двенадцать на площади. Так вот, появляется он, причем, надо сказать, довольно быстро, и видит такую картину: я стою посреди улицы, а на меня изо всех окон орут люди, пытаясь узнать, что происходит. Ну, само собой, мне было ни к чему, чтобы все они повыходили на улицу, — в толпе моему беглецу было бы проще всего от меня уйти, поэтому я крикнул им, что волноваться нечего, что просто дальше по улице случилась какая-то ерунда. А потом я увидел Уизерса и страшно обрадовался. Прямо там на месте я и рассказал ему, что произошло. Я сказал ему, что в тринадцатом доме в прихожей лежит труп и что произошло убийство. «Тринадцатый? — говорит он. — Ты что, дурень, здесь нет дома с таким номером. В Мерримэнс-энд все номера четные». И так оно и есть, сэр, из-за того, что дома на другой стороне так и не были построены, там вообще нет нечетных номеров. Меня это немного кольнуло, ведь я не настолько тогда потерял голову, чтобы номера домов не запомнить, хотя и работаю на этом участке, как уже говорил, всего неделю. Нет, я был уверен, что видел номер тринадцать на окне над дверью и ошибиться никак не мог. Но когда Уизерс услышал остальную историю, он подумал, что, может, я перепутал и там было написано не 13, а 12. Восемнадцать это быть не могло, потому что там всего восемь домов, и шестнадцать не могло быть, потому что я точно знал, что дом не был последним. В общем, решили мы, что это было или двенадцать, или десять, и пошли проверять.
В двенадцатый номер мы попали без труда. К нам спустился очень приятный господин в халате, он спросил, что случилось и может ли он чем-то помочь. Я извинился и сказал, что у нас, мол, есть подозрение, что в одном из домов что-то случилось, и спросил, не слышал ли он чего. Разумеется, как только он открыл дверь, я сразу понял, что это не тот дом: прихожая там была маленькая, с обычным полом из полированных досок, а на стенах — аккуратные панели, и никаких голых женщин и черных шкафов. Господин этот сказал, что его сын несколько минут назад слышал, как кто-то кричал и колотил в дверь. Он встал с кровати и высунул голову в окно, но ничего не увидел. Они, правда, решили, что это хозяин четырнадцатого дома опять ключи забыл. Мы поблагодарили его и пошли к четырнадцатому номеру.
В четырнадцатом номере дозваться хозяина оказалось не так просто. Им оказался ужасно вспыльчивый джентльмен, я подумал, из военных, но, как потом выяснилось, отставной индийский чиновник. Темнокожий джентльмен с громким голосом, слуга у него тоже был темнокожий. Индиец этот спросил, какого черта мы расшумелись и почему порядочный гражданин не имеет права спокойно поспать. Когда я ему повторил свою историю, он предположил, что это молодой остолоп из двенадцатого номера опять напился. Внутрь он пускать нас отказывался, Уизерсу пришлось немного нажать на него, и в конце концов спустился его слуга и пустил нас внутрь. Прихожая была совсем не похожа на ту, что искали мы: начать с того, что лестница там была с противоположной стороны, хотя рядом с ней тоже стояла статуя, только это был какой-то идол языческий с несколькими головами и руками. А стены там все были завешаны какими-то железками и их индийскими богами, ну, вы знаете, как это бывает. Единственным сходством с тем, что видел я, был черно-белый линолеум на полу. Слуга этот был какой-то уж слишком обходительный и мне совсем не понравился. Он сказал, что спал в своей комнате и не слышал ничего, пока хозяин ему не позвонил. Потом на лестницу вышел сам хозяин и раскричался, что мы его зря побеспокоили, что шум наверняка, как обычно, шел из двенадцатого номера и что, если тот молодой человек не прекратит дебоширить, он подаст в суд на его отца. Тогда я спросил, видел ли он что-нибудь, и тот ответил, что ничего не видел. Оно и понятно, потому что увидеть, что происходит внутри прихожей или на крыльце, из других домов невозможно — по бокам везде там стоят цветные стекла.
Лорд Питер Уимзи посмотрел на полицейского, потом посмотрел на бутылку шампанского, словно оценивая содержание алкоголя в каждом, и, подумав, снова наполнил оба бокала.
— Так вот, сэр, — освежившись, сказал констебль Берт. — К тому времени Уизерс уже снова смотрел на меня как на сумасшедшего. Правда, ничего не сказал, и мы вернулись к десятому номеру, где, как оказалось, жили две незамужние дамы. Там вся прихожая была заставлена чучелами птиц, а обои — настоящий каталог цветов. Та, что спит в передней части дома, глухая, как пень, а та, которая спит в задней части, ничего не слышала. Но нам удалось поговорить с их служанками, и кухарка сказала, что будто бы слышала крик о помощи и подумала, что это кричали в двенадцатом доме. Она испугалась, накрылась с головой одеялом и стала молиться. Горничная оказалась разумной девицей. Она выглянула в окно, когда услышала, как я стучал в дверь. Сначала она ничего не увидела (мы-то тогда были внутри закрытого крыльца), но решила, что что-то происходит. Она отошла от окна надеть тапочки, чтобы не простудиться, и, когда вернулась к нему, успела заметить бегущего по улице человека. Она говорит, что он бежал очень быстро и почти бесшумно, как будто был в галошах, и еще сказала, что видела развевающиеся у него за спиной концы шарфа. Она увидела, как он выбежал с улицы и свернул направо, а потом услышала меня, когда я рванул за ним. К сожалению, из-за того, что она смотрела на того бродягу, из какого дома выбежал я, она не приметила. По крайней мере, раз она видела того типа в шарфе, это доказывало, что я ничего не придумал. Девушка его не узнала, но оно и неудивительно, потому что она в этом доме совсем недавно работает. К тому же, вряд ли этот тип имеет какое-то отношение к преступлению, ведь он-то был снаружи рядом со мной, когда начались крики. Я считаю, что он просто из тех господ, которые не любят, когда к ним слишком пристально присматриваются, поэтому, как только я отвернулся, он решил, что ему будет спокойнее где-нибудь в другом месте, и сделал ноги.
— Я думаю, мне незачем, — продолжил полицейский, — утомлять вас рассказом о каждом доме, в котором мы побывали. Мы зашли в каждый дом, от второго до шестнадцатого, и ни в одном из них прихожая не была похожа на ту, что мы с тем парнем видели через отверстие почтового ящика. И никто из жителей больше нам ничем не помог. Видите ли, сэр, я долго рассказываю, но на самом деле все это произошло очень быстро. Сначала были крики, они недолго длились, всего несколько секунд. Как только они закончились, мы перебежали через дорогу и поднялись на крыльцо. Потом я начал кричать и стучать в дверь, но это было недолго, до того, как тот приятель заглянул в щель в двери. Потом я сам посмотрел внутрь, но тоже смотрел туда от силы секунд пятнадцать. И пока я этим занимался, мой парень дал деру. Потом я побежал за ним и засвистел в свисток. Выходит, на все про все ушла минута или полторы. Не больше. И вот, сэр, к тому времени, как мы обошли все дома на Мерримэнс-энд, уж поверьте, мне как-то не по себе стало. А Уизерс начал коситься на меня подозрительно. Когда мы вышли из последнего дома, он и говорит: «Берт, это что, шутка какая-то? Потому что если это шутка, то вам работать надо не в полиции, а в театре». Тогда я ему снова рассказал, совершенно серьезно, без всяких шуток, как все было, и сказал, что если бы нам удалось поймать того парня в шарфе, он бы подтвердил, что тоже это все видел. «И вообще, — говорю я ему, — неужели вы считаете, что я стал бы рисковать работой ради каких-то глупых шуток?» Он отвечает: «Черт возьми, если бы я не знал, что вы непьющий, я б решил, что вам всякие глупости мерещатся». «Глупости? — говорю я. — Да я своими глазами видел труп с торчащим из горла ножом и не считаю это глупостями. Он и сам жутко выглядел, так там еще и весь пол кровью был залит». А он мне: «Может, он и не мертвый был? И его успели убрать оттуда?» «Ага, — говорю я, — а заодно и сам дом убрали». Тут мне Уизерс и говорит, странным таким голосом: «А вы вообще уверены насчет дома? Может, это у вас воображение разыгралось? Голые женщины и всякое такое…» Каково мне было это слышать? «Нет, — отвечаю, — ничего у меня не разыгралось. На этой улице произошло что-то странное, и я собираюсь во всем разобраться. Даже если для этого придется в поисках того типа в шарфе прошерстить весь Лондон». «Да уж, — говорит Уизерс, а сам усмехается так противно, — жаль, что он так быстро исчез». «Но вы, — говорю на это я, — раз уж на то пошло, не можете сказать, что я его придумал, потому что та девушка его тоже видела. И слава богу, — говорю, — потому что иначе вы бы меня уже не в театр, а в сумасшедший дом определили». «Ну что же, — говорит он, — я не знаю, что вам посоветовать. Стоит, наверное, вам позвонить в участок и спросить инструкции». Что я и сделал. И после этого к нам пришел сам сержант Джоунз. Он выслушал нас обоих очень внимательно, медленно прошел по улице до самого конца, потом вернулся и говорит мне: «Берт, опишите-ка мне еще раз эту прихожую, только подробно». Я и описал, в тех же словах, что и вам сейчас, сэр. Он послушал и говорит: «Вы точно уверены, что там с левой
