— Редда, Ун! Держите его! Крепче держите!
Собаки растянули Ульганара лицом вниз, фиксируя за предплечья. Знаем мы эту фиксацию, когда при движении подопечного собачьи зубы вминаются между лучевой и локтевой костью. А не двигаешься — все в порядке. Ни царапинки. Нижняя часть Ульганара пыталась извиваться, но получалось не очень хорошо.
Альсарена Треверра подбежала, бухнулась коленями в снег, Иргиаро упал на четвереньки с другой стороны от Ульганара. Она сдернула с головы и шеи пациента кольчужный капюшон…
Все произошло слишком быстро. Я, конечно, был готов…
Ни черта я не был готов.
Мощный рывок назад — затылком — в лицо ей.
Опрокинулась, заливая снег кровью.
На том же движении — выдрал левую руку из пасти кобеля Уна.
Сгреб Иргиаро за волосы, ткнул головой в снег.
Кровь.
Паника.
'Момент темноты'.
Последствия.
Иргиаро. В мочало разорвана щека возле уха. Зубами драл? Зубами, больше нечем. Повезло парню. На два пальца бы пониже — и не было бы Иргиаро.
Руки трясутся. Тихо. Спокойно.
— А ты убери свой собачий нос.
Да, убери, а то зубы по одному выну.
— Сядь вон там и сиди. И ты тоже.
Остановил кровь.
Взгляд замороженный. Шок. Близкий контакт с объектом. Ладно.
Маленькая Марантина.
Без сознания. Это от боли. Губы — в кашу. Нос… не сломан. Но кровь идет. Ну-ну. Вот уже и все. Похлопал по щекам. Усадил, привалив спиной к Иргиаро.
Теперь — сам наш красавец…
Подстелив плащ, содрал с него все, кроме штанов и сапог. Так.
Чертов сын! Я же чуть не убил тебя, олух! Это вампир должен был тебя укусить. А ты что сотворил?.. Нет, живой. Только вот шишмарюга у него останется — будь здоров. Как же я тебе башку-то не проломил, Гер? Не думая ведь, бил, 'момент темноты'… Везунчик ты у меня.
Ох, и везунчик!.. Оба предплечья… н-да-а… Нет, кости целы. Умницы собачки. Аккуратные. Так. Надо бы всю эту прелесть обработать, да и перевязать толком… Прежде всего — снять кольчугу. Пока он в себя не пришел. Впрочем, рубаху ему в мясо тоже вжевали. Что было, то и вжевали…
— Сущие! Что это тут у вас делается? Малыш! Ох, да как же…
Радвара-энна. Не утерпела все-таки. Не дождалась.
— Все в порядке, Радвара-энна, — улыбнулся я, и вдруг представил, как это выглядит со стороны.
Альсарена Треверра — в кровище. Иргиаро — в кровище. Ульганар — в кровище. И я сижу. Улыбаюсь. И собачки за спиной у меня — тоже сидят. Улыбаются или нет — не знаю, глаз на затылке у меня нету.
Стуро Иргиаро по прозвищу Мотылек
Белый на белом, прыжок — мягкий, беззвучный, как падение снежных хлопьев. Не вижу ничего конкретного, реагирую на движение тени — четкая, лиловая до черноты клякса мчится по белизне в мою сторону. Просто сияющая, ровная, почти отвесная плоскость склона выбросила мне навстречу свитое из снега щупальце.
Я слышу его. Ярость, неистовство, восторг. Добыча! Растерзать! Сожрать! Летящая мне в лицо белая лента расцветает темно-розовой пастью, усаженой ледяными иглами. Над и чуть позади розового цветка несется пара желтых опрокинутых полумесяцев с вертикальной прорезью зрачков. Ненавижу! Обожаю!
Это смерть твоя, трус, предатель, изгнанник. Твоя смерть на границе ледника, где воздух от мороза рассыпается, как хрустальное крошево, оставляя после себя абсолютную пустоту. Твоя смерть среди льда и снега, на предельной высоте, неотвратимая, белая, легкая. Ее дыхание накатывает порывом, свирепо- жгучее. Горячим влажным комом толкает в горло, туда, куда мгновение спустя вонзятся иглы клыков. Смерть идет к тебе, распахни объятия!
НЕ ХОЧУ!!!
Судорога, рывок — не трожь меня! Не хочу! Не могу! Острая боль в щеке, в скуле — ледяные иглы вспарывают кожу и с лязгом смыкаются в воздухе над моим затылком. Снежный кот налетает на меня грудью, валит навзничь. Снег принимает нас обоих — в трясину, в бездну. В спектрально-синее небо летят кляксы пурпура. Ребра трещат, продавленные, резь в легких, в глотке кровь. НЕТ! О, нет! Я ведь вырвался тогда… улетел… сумел спастись…
— Бу-бу-бу… — чьи-то голоса.
Альса. Тот, Кто Вернется. Еще кто-то… Старая Женщина. Говор непонятный, на повышенных тонах. Спорят. Раздираю слипшиеся ресницы. Небо надо мной не синее — небо серое, равнинное, уверенно наливающееся сырой вечерней мглой.
Плохо. Тошно. Только что меня растерзали, раздавили… вырвали из горла кусок и сожрали у меня на глазах. Горло… щека. Щупаю. Бинт? Под бинтом жжет и дерет немилосердно.
Ворочаюсь в снегу. Редда тыкается носом, аккуратно облизывает незабинтованную щеку. Ун подставляет надежное плечо. Поддержка. Забота. От сердца чуть-чуть отлегло.
Люди. На меня — никакого внимания. Ругаются над неподвижным телом этого… свихнувшегося. Колдун что-то лихорадочно наматывает на лежащего, Альса шипит и жестикулирует одной рукой. Раздражение, нетерпение. Боль… чья?
— Альса!..
Она оборачивается, быстро шагает ко мне, прижимая ко рту комок снега. Слышу пульсацию боли. Губы, десны, зубы.
— Ты как, милый? Слышишь меня? — выговор невнятный. Больно!
Киваю. Тянусь к ней — мне нужен контакт. Ох! Она возбуждена, аж трясется. Нехорошо возбуждена. Помогает мне встать.
— Там аптечка, Мотылек. Где вы сидели в засаде. Колдунская аптечка. Сбегай, принеси!
Отвожу ее мокрую руку, закрывающую лицо. О-о… пропасть!
— Зубы… зубы целы?
— Шатаются… ерунда, пройдет. Не пугайся, — пытается улыбнуться. Говорить ей трудно, улыбаться вообще невозможно. — Лекарства… не мне, Герену, — подталкивает меня в сторону леса, — Принеси!
Спазма в разнесчастном моем истерзанном горле. Обидно, пропасть!
Я сдерживаюсь. Глотаю комок. Дышу глубоко. Колдун поднимает голову, что-то быстро злобно говорит. Старая Женщина растерянно кутается в шаль.
— Не дождешься! — Альса сплевывает кровью, — Черта с два… тьфу!.. теперь я от тебя не отвяжусь. Я тебе не доверяю… тебе и твоему дурному языческому кодексу!
— Проваливайте отсюда оба! — рявкает колдун.
— Пойдем, родная, — пытаюсь развернуть ее лицом к себе, спиной к поверженному безумцу, — Мы здесь не нужны. Нас прогоняют.
Колдун, замотав безумца в плащ, легко поднимает громоздкое тело на руки.
— Куда? — Альса выворачивается, отпихивается, — Радвара права! Его надо в дом!
Колдун не отвечает. Тащит сверток в дальний край поляны, к лесу, над которым разгорается слабый закат.
