Можа, я и зазря на старого господина Мельхиора грешил, но ведь ни бабка моя, ни господин кровавый наследник в замыслах его злокозненных ни на миг не засумлевались. А мне батька когда еще наказывал — слушай бабку, паренек, Радвара наша страсть какая мудрая — а бабка, хошь и глядит в рот кровавому наследнику, да свое собственное мнение тож имеет, иначе с чего она, скажите, Чешуйки-то взбаламутила?
С этим двинул я в Треверргар — послушать и посмотреть, что тама затевается, и ежели казнь готовят, то когда? Хваты на воротах пропустили меня без всяких, они и сказали, мол хоронят нынче господ, беги, говорят, как раз попрощаться успеешь. Такие люди эти хваты — не злые вроде бы, душевные даже, да только куда все девается, когда господин Мельхиор пальцем своим покажет?..
Побег я к склепу, а он у нас как раз под капеллой выстроен, господа вниз уже все спустились, а слуги у дверей полукругом стоят, бабы плачут, мужики молча головы склонили, шапки в руках мнут. Годава меня углядела из-под тряпицы, коей глаза вытирала, хотела к себе прижать, да только увернулся я и к самым ступеням подобрался. Слышу — внизу отец Дилментир из Истинного Закона читает:
— … и рек Альберен Златое Сердце такие слова: ' Да не поглотит вас скорбь ваша в горестях ваших, да не померкнут очи ваши в самый черный час, ибо горести ваши и потери — лишь испытания бессмертной души на смертном пути, как морозы и вьюги — испытания на пути года…'
Потом слышу — голос женский, чтение перебивает:
— Господин Мельхиор, — приглушенно, — Господин Мельхиор, что случилось? Что с вами? — и во всю мочь:- Позовите врача! Где врач? Скорее!
И забегали там, внутри, зашумели, отец Дилментир замолкнул, вместо его женщина раскричалась:
— Что? — кричит, — Дышит, да? Пульс есть? Отойдите же, не напирайте, ему нужен воздух! Рейгред, не суетись! Расступитесь! Эй, у носилок! Взяли разом! Выносим!
По ступенькам вверх побежали — носильщики с креслом старого господина Мельхиора, рядом с креслом — доктор в черной мантии, за доктором — госпожа Агавра, следом еще пара слуг. Мельком усмотрел я господина Мельхиора в кресле — ворот напрочь разорван, грудь настежь, голова по подушке катается, а сам весь какой-то белесый, желтушно-серый, как сходящий синяк, в пятнах, страшный, как смертный грех…
Людей на улице по сторонам размело, носильщики с креслом, госпожа Агавра и доктор в мантии — все за угол свернули, к крыльцу, а из склепа господин мой Рейгред выскочил, а за ним господин мой Эрвел. Взял он брата за плечо и вниз потянул.
— Ты ему сейчас ничем не поможешь, — говорит, — Если это опять удар — значит, судьба его такая. Положим рядом с отцом.
— Нет, — молодой господин отвечает, — Доктор сказал — сердце. Может, выкарабкается.
И ушли они вниз. Но не долго там пробыли, отец Дилментир читать боле не стал, только помолился коротко, слышал я еще как крышки каменные на каменных гробах задвигают, да гробы эти по местам расставляют. До того в склепе только два места заняты были — старым господином Алавиром, да госпожой Миреной, молодых господ матерью.
Потом вышли все наружу — и отец Дилментир, и отец Арамел с Варселом своим, и госпожа Кресталена с дочкою, и господин Ровенгур, а опосля всех — господа мои Рейгред с Эрвелом. За ними и слуги потянулись.
Думал я за отцом Дилментиром увязаться, а то и спросить его напрямки, что, дескать, затеяли тут над батькой моим учинить, но к ему кальсаберит этот намертво прилип, отец Арамел который, а я его все одно боюсь, хоша господин Мельхиор его и ребилити… лебирентировал, отпустил, в смысле, из-под стражи, вроде как не виноватый он, а господин дознаватель вроде как ошибся… Потому и решил я сперва поближе к молодым господам держаться, послушать, что они меж собой толкуют.
А тут как раз господа мои Эрвел с Рейгредом из толпы вышли, молодой Рейгред говорит капеллану:
— Вы в дом идите, а мы с братом еще помолится хотим. Правда, Эрвел?
Тот кивает, и отец Дилментир тож вместе с им кивает:
— Помолитесь, дети мои, да пребудет с вами любовь Господня.
Возвернулись господа мои к капелле, а за ими, смотрю, еще парочка топает, признал я парочку эту, ране они за господином Улендиром как привязанные ходили, телохранители, значит. Вошли господа мои в капеллу, а телохранители снаружи остались, ворота подпирать. Догадались небось, что неча им внутри делать, нехорошо это — во время молитвы господам в затылок дышать.
Растерялся я сперва, а потом и смекнул — а что, если господа мои в капеллу не молиться пошли, а друг с дружкою с глазу на глаз побеседовать, от чужих ушей подале? Хитрость такая в духе господина моего Рейгреда, разве нет? Коли так, не пойду я через ворота мимо телохранителей, а взгляну, не открыта ли дверца южного притвора?
И все по-моему вышло. Пробрался я через притвор в боковой неф, пригляделся в полумраке — сидят господа мои в центре ряда, почти у самого алтаря. Головы друг к дружке склонили, а о чем шушукаются — не слыхать. Ну и стал я тогда на карачки, и пополз промеж скамей, так, чтоб за спиной у их оказаться, и послушать, о чем они таком таинственном беседуют, в пустой капелле сидючи? А как расслышал, какие они речи ведут, так и рот разинул:
— Снаружи деревянные, а внутри свинец, — это господин мой Рейгред шепотом говорит, — потому здесь и стоят. Потихоньку один разгрузим, дырочек в свинце навертим…
— А труп куда? — господин Эрвел спрашивает.
— По остальным распихаем. Там же ни одного целого тела нет. Вывезем вместе со всеми. Парни не обидятся, святое же дело — жизнь невинную спасти. Я с Арамелом поеду, прослежу, чтоб все путем. Выпущу, когда подальше отъедем.
Примолкли оба, и на хоры смотрят, где в рядок девять гробов выставлены, с кальсаберитами, каких драконша наследникова на куски разорвала.
— А когда казнь? — опять господин мой Эрвел спрашивает.
— Думаю, завтра, — тут господин мой Рейгред вздохнул, тяжелехонько так, — Мельхиор как оклемается, так сразу примется узлы затягивать. Если б сегодня его не прихватило, еще можно было бы на что-то надеяться.
— Не пойму, — Эрвел говорит, — Он же болен. Надо ведь полечиться, в себя прийти. Доктор ему не позволит…
— Плевал он на доктора! В девяносто лет не лечатся! Это ему сигнал от безносой — поспеши, мол! Черт, неужели ты не понимаешь…
— Не чертыхайся в храме. Понимаю.
Опять молчание. И опять господин мой Эрвел спрашивает:
— Когда вы с Арамелом уезжаете?
— Не знаю. Постараюсь уговорить побыстрее…
— Но не завтра ведь? Так или иначе — после назначенной казни.
И слова его последние как бы в воздухе повисли. И господин мой Рейгред ничего на них не сказал. А брат его дале пытает:
— Мельхиор не выпустит никого, когда обнаружит исчезновение Имори. И сразу догадается, что это наших рук дело. Поймет, что мы прячем его где-то под боком. И в гробы заглянет, даже если мы будем молчать, как немые…
— Ты уже засветился…
— Да.
— Тогда уходи. Я буду думать сам.
— Про кальсаберитские гробы? Идея могла бы сработать, но только летом. Зимой живой человек в гробу долго не пролежит. Вернее, пролежит, но живым быть перестанет.
— Не про гробы. Про другое.
— Времени нет, Рейгред. Совсем нет.
Тут господин мой Рейгред взбеленился:
— Проклятье! Удобную ты себе роль выбрал, братец! Скептик, чтоб тебя! Критик! Ты сам хоть что-
