– Не знаю.
– Не знаешь?
Ох, чувствую, тут какой-то подвох. Меня чутье еще не подводило.
– Неужели.
– На эту тему можно книгу написать.
– Не стану мешать, коль скоро ты не мешаешь мне рисовать картины.
– Хотел попросить об одном пустячке.
Номура понизил голос.
– Что приятнее, убийство или это?
– Попасть на выставку? Мне безразлично.
– Значит, убивать больше понравилось?
– Недобрую игру ты затеял. Словами балуешься. Впрочем, я художник, и слова – не мой инструмент.
– Ничего я не затеял. Сказать по правде, мне просто немного завидно. Ты прирезал кого-то своими знаменитыми руками. Эти пальцы творят картины, которые ценят по всему миру.
– Если завидуешь, не стоит писать обо мне книгу.
– Пожалуй, что так. Давненько не было поводов помучиться. В последний раз такое случилось в колледже, когда я решил стать писателем. Отлично помню.
Выдержав секундную паузу, Номура повесил трубку.
Я направился в мастерскую и попробовал смешать на палитре оттенок пушистых паховых волос Акико. Я долго старался и наконец получил вполне приемлемый цвет.
Наносил я его кистью. Самым кончиком, вырисовывая волосок за волоском.
Глава 5
ВИЗИТ
1
Нацуэ рассматривала новую картину на холсте двадцатого формата.
Она стояла перед картиной и пожимала плечами. В ее черных волосах виднелось несколько белых прядей. Растерянно глядя на эти волосы, я ждал, что она скажет. Вернувшись с пробежки, я, как обычно, принял душ. Как раз тогда Нацуэ и приехала. Она вошла в дом и сразу поднялась на второй этаж.
– Что это?
– Новая картина.
– Нет, серьезно. Ты чем ее рисовал? И, кстати говоря, почему?
– Не понравилась? Как тебе, интересно, «Нагая» придется?
В центре полотна начала проступать обнаженная Ахико.
– Ты чем рисовал?
– Стеками. Набрал прутьев, наточил стеков. С сотню, наверно, да только половину выбросил – никуда не годные получились. Так сказать, промышленные отходы.
– Эти, что ли?
Нацуэ опустилась на корточки возле картонной коробки.
Там осталось штук пятьдесят стеков, на самом дне. Остальное я отвез Акико.
– Вот так сюрприз. Изобрел новый метод.
Я сунул в зубы сигарету. В мастерской не отапливалось и мне стало зябко. Спустился в гостиную, развел в камине огнь.
Нацуэ не выказывала намерения спускаться. Я начал переодеваться, снял халат, надел рубашку, толстый свитер и наконец услышал шаги: Нацуэ спустилась по лестнице, но заходить в гостиную не спешила.
– Знаешь, ты когда-то полотно изрезал, у меня сердце кровью обливалось. Теперь я понимаю, что к твоим картинам нельзя так относиться – они существуют совсем в ином измерении.
Наиуэ стояла в дверном проеме, не пытаясь зайти в комнату. Этот жест говорил сам за себя: она чувствовала себя отверженной.
– Разреши мне ее продать.
Голос Нацуэ немного дрожал.
– Даже не продать, а представлять. Я не ради денег.
– Меня продажа картин вообще никогда не интересовала. С голоду не умереть – и достаточно.
Я взглянул на Нацуэ, которая все еще стояла в дверях, и вымученно улыбнулся.
