изображения, чтобы получить ее портрет (пусть и схематический) и наслаждаться им в минуты уединения. Однако меня настолько захватывали наши разговоры сами по себе, что я так и не собрался воплотить свою необычную придумку в жизнь. И вот Ло-Лита стояла передо мной – живая и дышащая. Помогите же мне, музы, вырваться из темницы и вернуться в тот упоительный день!
Читатель, представь себе миниатюрную юную девушку с пушистым и словно невесомым нимбом светлых, почти белоснежных, волос (это будет просто – подобную девушку можно встретить и на тротуарах Берна, и на бульварах Парижа). Теперь попробуй совершить перестановку, заменив девушку аналогичным изваянием из белого мрамора – такая замена даст тебе возможность увидеть холодные точеные черты Ло- Литы и ее необычную кожу. Затем попытайся вообразить ее движения (замечу, что это самое сложное) – они быстры и отрывисты, в них нет вкрадчивой предварительности наших жестов, обозначающих будущие изменения облика, которые инстинктивно угадываются любым достаточно взрослым человеком. А еще представь себе огромные изумительные глаза – темно-карие зрачки с чистопородно золотым отливом. Едва завидев Ло-Литу, я понял: не надо быть выдающимся антропологом или святым отцом, чтобы сразу признать ее чужеродную сущность – обо всём сказала ее невозможная на Земле пластика истинной марселины, которая, я уверен, отпугнула бы многих, но только не мою извращенную душу. Я ощутил притяжение, меня влекло к Ло-Лите с незримой, но мощной силой – так Солнце увлекает к себе залетевшую из надмирных далей комету, обжигая ее ледяное ядро, чтобы на короткое время она воссияла ярче самых ярких светил, внушая безотчетную тревогу сердцам.
«Здравствуй и славься, Ло-Лита», – сказал я по-английски и удивился тому, каким низким в марсианском воздухе стал мой голос.
Она протянула правую руку (на безымянном пальце я заметил большое кольцо с темным камнем в оправе) и коснулась моего плеча, будто бы хотела убедиться, что перед ней не иллюзия. Иной поэт тут написал бы, что в этот момент все чувства фантастически обострились (и кровь трепеща потекла по жилам) – но на самом деле я испытывал лишь тихое умиротворение сродни тому, которое приходит после напряженного дня, когда добираешься наконец до свежей постели и накрываешься одеялом с головой, отрезая свой микрокосм от пульсирующей суеты.
«Ты прекрасен, сын Земли, – ответила Ло-Лита (она тоже перешла на английский). – Я люблю тебя».
Читатель, мы не могли дольше испытывать себя – это было бы за пределами и человеческого, и марсианского терпения. Мы взялись за руки и пошли с летного поля космопорта Hilda, как два существа, которые давно познали друг друга, были когда-то неразлучны, затем ненадолго расстались и волею благосклонной судьбы встретились вновь. Ло-Лита привела меня в местный и весьма непритязательный отель «Last Resort» (я догадался, что она загодя сняла здесь номер). Всё так же не размыкая рук, мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, вошли в бедную комнатку с одной огромной постелью (сразу вызывающей мысль о борделе), ключ повернулся в замке, и вот Ло-Лита уже в моих объятьях – о, моя трепещущая прелесть! Она почти сразу отстранилась и высвободилась, не дав мне хищно припасть к ее невинным устам темными мужскими челюстями.
«Ты никогда не был с дочерью Тумы?» – спросила Ло-Лита; она смотрела на меня снизу вверх (теперь близкая, близкая, близкая!) и на тонких блестящих губах ее играла одна из тех улыбок, которые позже много раз смущали меня: они придавали ее точеному холодному лицу неопределенный оттенок детскости, который совсем не ожидаешь увидеть в чертах величественной наследницы марсианских королей.
«Никогда», – ответил я с полной правдивостью.
Ло-Лита начала раздеваться. (Ох, я забыл рассказать, как она была одета – прочти же об этом здесь, мой дотошный друг.) В первую очередь она скинула свои унты, отороченные серебристым мехом неизвестного мне зверя. Под ними я увидел белые носочки и чуть не заплакал от нежности – ведь марсиане не пользуются носками (это я знал из этнографической литературы), и получалось, что моя Ло-Лита подумала о том, как сделать мне приятное, маленькой деталью напомнив о Земле. Потом она взялась за свое необычное платье – оно было сшито из цельного темно-красного куска материи, плотно облегающего тело моей душеньки у ее слабо развитой груди и в талии, а ниже – свободно опадающего до щиколоток. Я не видел никаких швов и пуговиц, ткань поднималась до глухого воротника, охватывающего шею наподобие браслета. Ло-Лита коснулась его пальцами, и ошейник в момент раскрылся, а платье упало к ногам. Она стояла передо мной обнаженная, будто Галатея перед Пигмалионом, и, как мифический скульптор, я был готов опуститься перед ней на колени и, обливаясь слезами, возблагодарить Афродиту за явленное мне чудо. Но Ло-Лита шагнула ко мне, вновь давая заключить себя в объятья. Теперь я мог обхватить свою марселину руками, и беглые кончики пальцев, скользя по гладкой коже, наткнулись на рудиментарные выступы у нее под лопатками, что вызвало во мне оргазматические спазмы. Меня мутило от вожделения, я страдал от тесноты одежд и вздохнул с облегчением, когда Ло-Лита с типично женской решительностью расстегнула пуговицы на моем пиджаке, а затем принялась за брюки.
Через секунду мы оказались на застеленной кровати. Я потерялся в едком, но здоровом зное, который словно летнее марево окружал Ло-Литу. Ах, пусть этот момент тянется-тянется, пусть останется так, останется навеки… Когда Ло-Лита коснулась ртом жезла моей жизни, я перешел в некую плоскость бытия, где ничто не имело значения, кроме настоя счастья, вскипающего внутри моего тела. То, что началось со сладостного растяжения сокровенных корней, стало горячим зудом, который достиг состояния совершенной уверенности, надежности и безопасности. Глубокое жгучее наслаждение уже было на пути к предельной судороге, так что можно было замедлить ход, дабы растянуть блаженство. Материальность была благополучно отменена, перекрытая дивным вымыслом. Подразумеваемое солнце пульсировало в декоративном небе. Я смотрел на припавшую к моим чреслам Ло-Литу, на ее мраморную тонкую кожу в золотистой пыли, на Ло-Литу, существующую только за дымкой подвластного мне счастья, и солнце играло на ее губах. Малейшего нажима было бы достаточно, чтобы разразилась райская буря. Повисая над краем сладострастной бездны, я шептал что-то бессмысленно ласковое, а между тем моя ненасытная рука кралась вверх по ноге моей душеньки, массировала и медленно обхватывала, и ничто не могло помешать моему мускулистому большому пальцу добраться до горячей впадинки под чистым толстым холмиком. Вот так и только так – и в ответ с внезапно визгливой ноткой в голосе Ло-Лита воскликнула по-английски: «Ах, о’кей!» и стала корчиться и извиваться, насаживаясь на палец, и запрокинула голову, и прикусила нижнюю губу, полуотворившись от меня, и мои стонущие уста, господа присяжные заседатели, издали практически звериный рык, пока я раздавливал об ее левую ягодицу последнее содрогание самого длительного восторга, когда-либо испытанного человеком или марсианином.
5
Я должен ступать осторожно. Я должен говорить тихо-тихо. Нехорошо было бы, ежели по моей вине ты, благосклонный читатель, безумно влюбишься в мою Ло-Литу. Будь я живописцем и случись так, что директор «Last Resort», вдруг потеряв рассудок, поручил бы мне изобразить фрески в холле его гостиницы, вот что я бы придумал (описываю лишь фрагменты),
Там было бы озеро. И красные скалы вокруг. Была бы беседка в белом цвету. Были бы каштаны, яблони, воскресное утро. Были бы наблюдения натуралистов: кошка следит за голубем, парение орла в вышине, пеликан заглатывает рыбу. Там был бы чернокожий мускулистый дикарь, несущий на руках пострадавшую в кораблекрушении хрупкую девочку с прелестными ягодицами (милая, это всего лишь игра!). Были бы всякие развлечения загородного пикника: разнообразные закуски и пузатые бутылки на скатерти, теннисные ракетки, закатившийся мяч. Было бы солнце, окруженное фантастическим гало. Был бы огненный бутон огромной розы, раскрывающийся к свету, – как последний мазок кисти, как последнее движение, как еще одно содрогание, как еще один несдержанный вздох.
Я пишу всё это не для того, чтобы пережить прошлое снова, среди нынешнего моего отчаяния, а для того, чтобы отделить райское от адского в странном, невозможном, а порой страшном мире истинных марселин. Чудовищное и чудесное сливались в одной невидимой точке – этот пункт хочется закрепить, но почему-то мне это не удается. Может быть, потому что и тогда, и теперь я осознавал частицей души, сколь низменны мои побуждения, сколь отвратительна моя мечта. Я верный пес природы. Я только следовал за природой, в которой находится место любым извращениям. Откуда же этот черный ужас, с которым я не в силах справиться?..
6
Тогда-то, в январе 1952 го года, начались наши долгие странствия по Марсу. Мы покинули «Last
