Глава 2 (книгоман, бета-ридинг: Gella/Оксана-Ксю)
В нем не было ничего совершенного. Никакой мягкости. Он был воспитан, чтобы спать на твердой земле, довольствуясь тощим соломенным тюфяком, есть простую пищу, пить холодную воду и нападать на других мальчишек - по команде. Если он когда-либо отказывался драться, то его избивал дядя, rom baro, цыганский барон. И не было матери, чтобы просить за него, или отца, чтобы вмешаться в жестокие наказания rom baro. Никто никогда не прикасался к нему, кроме как для побоев. Он существовал только для того, чтобы драться, воровать и делать гадости gadjo.
Большинство цыган не ненавидели бледных, рыхлых англичан, живущих в опрятных домиках, носящих карманные часы и читающих книги у очага. Они просто не доверяли им. Но в племени Кева презирали gadjo, главным образом, потому что так делал rom baro. И, несмотря на все причуды лидера, собственное мнение и испытываемые ими чувства к англичанам, все обязаны были следовать за ним.
В конечном счете, из-за того, что племя цыганского барона причиняло вред и доставляло массу неприятностей, когда разбивало свой лагерь рядом, gadjo решили прогнать их со своей земли. Англичане приехали на лошадях и с оружием. С оружием в руках отряд налетел на спящих цыган. Лагерь был разорен, всех прогнали, фургоны vardo были подожжены, а многих лошадей украли gadjo.
Кев пытался бороться с ними, чтобы защитить vista, но был повержен ударом приклада по голове и проколот штыком. Племя посчитало его мертвым. Один, ночью, он лежал в полубессознательном состоянии у реки, слушая шум воды и чувствуя холод и влагу земли под собой. Он смутно сознавал, что влагой была его собственная кровь, медленно вытекающая из его тела. Он без страха ждал, когда окунется в полную темноту. У него не было причины и желания жить.
Но, когда Ночь сменила ее сестра Утро, Кев был подобран и увезен на маленькой простой телеге. Gadjo нашел его и с помощью мальчика, своего сына, забрал умирающего цыгана в свой дом.
Это был первый раз, когда Кев оказался под крышей не vardo. Он разрывался от противоречивых эмоций. С одной стороны - любопытство к незнакомой окружающей среде, а с другой - гнев на неуважение к нему, потому что ему приходилось умирать в закрытом помещении и на попечении gadjo. Но Кев был слишком слаб, испытывал слишком сильную боль, чтобы шевельнуть хоть пальцем в свою защиту.
Комната, которую он занял, была не намного больше, чем лошадиное стойло, и в ней находились только кровать и стул. А так же множество подушек с рюшками и оборочками, и лампа, украшенная женским рукоделием. Если бы он не был настолько болен, то просто сошел бы с ума в этой небольшой женственной комнатушке.
Gadjo, который принес его сюда… Хатауэй… был высоким стройным мужчиной со светлыми волосами. Его вежливые манеры и внимательность вызвали у Кева враждебность. Почему Хатауэй спас его? Что он хочет от цыганского мальчишки? Кев отказывался разговаривать с gadjo и принимать лекарство. Он отклонял любое проявление доброты. Он ничего не был должен этим Хатауэйям. Он не хотел, чтобы его спасали, он не хотел жить. Таким образом, парень только вздрагивал и тихо стонал, когда мужчина менял повязку на его спине.
Кев заговорил лишь однажды, и это случилось, когда Хатауэй спросил его о татуировке.
- Что она означает?
- Это - проклятие, - прошипел Кев сквозь зубы. - Не рассказывайте о ней никому, иначе проклятие падет и на Вас тоже.
- Я вижу, - в голосе мужчины звучала доброта. - Я сохраню твою тайну. Но скажу тебе, что как рациональный человек, я не верю в подобные суеверия. У проклятия есть только такая власть, которую дает ему сам человек.
Глупый gadjo, подумал Кев. Все знали, что отрицать проклятие означало накликать на себя еще большую беду.
У них было шумное домашнее хозяйство, полное детей. Кев мог слышать их из-за закрытой двери комнаты, в которой находился. Но было что-то еще… слабое, приятное присутствие поблизости. Он чувствовал, как это колебалось, вне комнаты, вне пределов его досягаемости. И он тосковал по нему, желая спасения от темноты, лихорадки и боли.
Среди шума детей, препирающихся, смеющихся, поющих, он услышал голос, от которого дыбом встали волосы на его теле. Голос девочки. Прекрасный, успокаивающий. Он хотел, чтобы она пришла к нему. Хотел, потому, что сам не мог пойти к ней, из-за ран, заживающих с мучительной медлительностью. Приди ко мне…
Но она никогда не появлялась. Единственными, кто заходил в комнату, были Хатауэй и его жена, приятная, но пугливая женщина, которая относилась к Кеву, как к дикому животному, которое случайно забрело в ее цивилизованный дом. Поэтому он и вел себя соответственно, отталкивая и ругаясь всякий раз, когда они подходили к нему. Как только цыган смог самостоятельно шевелится, он вымылся в миске теплой воды, которую они принесли в комнату. Молодой человек не ел перед ними, а ждал, пока они оставят поднос у его кровати. Все его стремления сводились к тому, чтобы поскорее выздороветь и сбежать.
Пару раз дети приходили, чтобы взглянуть на него в щель неплотно прикрытой двери. Иногда это были две маленькие девчушки, Поппи и Беатрикс, которые со смехом и восторженным визжанием убегали прочь, когда он ворчал на них. Была еще одна девочка, старшая дочь Хатауэйев, Амелия, которая глядела на него с таким же скептицизмом, что и мать. И был высокий голубоглазый мальчик, Лео, которой по виду был не намного старше Кева.
- Я хочу объяснить, - сказал он с порога тихим голосом, - что никто не собирается тебя тут обижать. Как только ты сможешь уйти, то волен сделать это в любую минуту. - Он пристально взглянул на угрюмое лицо Кева, прежде чем заявить, - Мой отец - добрый человек. Самаритянин. Но я не такой. Так что не думай даже о том, чтобы навредить или оскорбить кого-нибудь из моей семьи. Или ответишь мне за это.
Кев уважал такое. Поэтому утвердительно кивнул. Конечно, если бы Кев был в форме, то мог бы легко разделаться с этим мальчишкой, избить до крови или поломать тому кости. Но Кев начал понимать, что эта необычная семья на самом деле не желала ему зла. И при этом они ничего от него не хотели. Хатауэйи просто предоставили ему крышу над головой и уход, как если бы он был беспризорной собакой. За это они, казалось, ничего не ожидали взамен.
Это не уменьшило его презрение к ним, и к их смехотворному, мягкому, удобному мирку. Цыган ненавидел их всех почти так же сильно, как самого себя. Он был драчуном, вором, погруженным в насилие и обман. Разве они этого не видели? У этих gadjos, видимо, совершенно отсутствовало понимание той опасности, которую они сами принесли в свой дом.
Через неделю лихорадка у Кева уменьшилась, а рана достаточно затянулась, что позволяло ему двигаться. Он должен был уйти прежде, чем совершит что-то ужасное. Поэтому, проснувшись однажды утром, он встал, и оделся в одежду, которую ему дали, и которая раньше принадлежала Лео.
Полученная рана все еще очень болела, но Кев игнорировал и ее, и приливы жуткой головной боли, накатывающей на него. Он сложил в карманы нож и вилку с подноса с едой, огарок свечи, обмылок. Первые лучи солнца проникли в комнату через небольшое окно в изголовье кровати. Вскоре должна была проснуться вся семья.
Он направился было к двери, но сильнейшее головокружение откинуло его на постель в почти бессознательном состоянии. Задыхаясь, он попытался собраться с силами.
Раздался скрип открываемой двери. Его пересохшее горло смогли издать только рык, чтобы отпугнуть незваного посетителя.
- Можно мне войти? - услышал он нежный голос девочки.
Проклятия так и не сорвались с губ Кева. Он был потрясен, закрыл глаза и, не осмеливаясь дышать, ждал.
Это - ты. Ты здесь.
Наконец.
- Ты так долго был один, - сказала она, подходя к нему. - Я подумала, что, может, тебе нужна компания. Я - Уиннифред.
