когда нас с матерью не было, и даже дверь не закрыл. Наверное, для того, чтобы можно было свалить на кражу, если бы вдруг матери вздумалось заявить на него в милицию. Мать, конечно, никуда заявлять не стала, погоревала пару недель, повздыхала, а потом привела Петюню. Петюня подрабатывал на овощной базе грузчиком, иногда приворовывая, чтобы было на что выпить. Пил он крепко и все подряд. В первый же день у матери опустел флакончик с дешевыми духами, единственный подарок мрачного Федора, потом мой лосьон, и пошло-поехало. Через пару недель в доме не осталось ничего, что имело хотя бы мизерную долю спирта. Даже зубная паста исчезла, и на ее место мать поставила зубной порошок. Я сначала пытался отлупить Петюню втихаря от матери, но потом махнул рукой, поняв, что это бесполезно.
Сегодня воняло какой-то жуткой сивухой, и даже я, уже закаленный, едва не задохнулся от свирепого духа, гуляющего по квартире. Старлей, зажав нос рукой, спросил искаженным голосом у матери:
— Это ваше чадо?
Мать, смущенно краснея, кивнула:
— Мое.
Он шагнул через порог.
— Очень хорошо. Я из милиции, старший лейтенант Безуглов. Нам надо поговорить.
Мать переполошилась:
— А что случилось?
Старлей, видимо, попривыкнув, отпустил ноздри и своим обычным голосом сказал:
— Пока ничего. Где мы можем поговорить?
Мать засуетилась, побежала на кухню, приглашая его пойти следом.
Он прошел, сел на обшарпанный табурет, брезгливо отодвинул от края стола объедки селедки и выложил на стол мой 'Терминатор'.
— Вот с этой игрушкой ваш сын приходит в магазины и требует денег. Он у вас правда… болен?
Мать торопливо подтвердила.
— Правда, правда, вы не сомневайтесь. У него и справка есть.
Она суетливо выскочила из кухни и вернулась с моей справкой.
— Вот. Он и в больнице психиатрической полтора года пролежал.
Она шваркнула меня полотенцем по спине и заголосила:
— Что ты опять натворил, ирод проклятый! Жизни из-за тебя не вижу!
Меня так и подмывало заорать, что жизни она из-за своих хахалей не видит, но вместо этого я скорчил плаксивую рожу и жалобно захныкал:
— Больно, мамка, больно. Не бей меня…
Старлей осуждающе посмотрел на нее, но ничего не сказал и уткнулся носом в бумагу. Внимательно прочитав, вернул матери.
— А он у вас как, не буйный?
Мать испуганно замахала руками.
— Что вы, что вы… Да он мухи не обидит! Видите, какой он? Только хнычет все время да в игрушки играет, как маленький.
Я мысленно усмехнулся. Еще как обижу, если потребуется. Достали вы меня уже все. А особенно Петюня, козел вонючий. Хотелось мне это сказать, очень хотелось. Но я благоразумно промолчал. Вместо этого я схватил мать за подол и снова захныкал:
— Мамка, дай пожрать, дай пожрать, дай пожрать…
Она шлепнула меня по руке, умоляюще глядя на мента. Тогда я ухватил его за рукав пальто и снова завел на одной ноте:
— Отдай пистолетик! Отдай, отдай, отдай…
Он поднялся, протянул мне пистолет и сказал, обращаясь к матери:
— Понятно. Вы все же смотрите за ним.
Мать с горечью возразила:
— А когда? Работаю в двух местах, Вовка вон больной. Да и еще один на моей шее. Вон, слышите?
Петюня яростно фальшивил про 'Варяга', терзая гармонь.
— И все же. Кстати, кто у вас участковый?
— Зиганшин. Худенький такой, с усиками.
Мент усмехнулся.
— Видно, хорошо его знаете, что сразу вспомнили. Обычно люди понятия не имеют, даже где находится участковый.
Мать протяжно вздохнула и тоскливо посмотрела в окно.
— Будешь тут знать. Соседи на нас часто жалуются, так что он, почитай, от нас не вылезает. То Вовочка чего набедокурит, то мужик мой.
— А телефон у вас есть?
Мать махнула рукой.
— Да, там в комнате.
Старлей вышел и после недолгого разговора вернулся с озадаченным видом:
— Да ведь он же у вас сидел. Почему сразу мне не сказали?
Мать криво усмехнулась:
— Сидел… Что же мне, всем бегать и кричать, что сын у меня с судимостью? Не виноватый он был. Компания ребят его девчонку изнасиловала, Вовка вступиться хотел, а подружка потом на него же и показала. Пошел один за всех, безвинный за виноватых.
Старлей с сомнением покачал головой.
— Так уж и не виноватый?
А во мне вдруг такая злоба вспыхнула, как тогда на суде, когда Нинка, сучка, подтвердила, что это я ее изнасиловал, хотя я ее и пальцем не тронул. Чтобы не выдавать себя, я подошел в окну, уперся лбом в стекло и стал негромко подтягивать Петюне, делая вид, что не обращаю на их разговор внимания.
Мать ответила устало, не скрывая горечи:
— Сомневаетесь? Да он тогда со сломанной ногой был, а ее на девятый этаж в строящемся доме затащили. Вы думаете, он бы туда поднялся? Я тогда в суде все пороги обила, да только без толку все. Не поверили мне. Соплюхе этой поверили, а мне нет. Вову осудили, а те, кто виновен, на свободе гуляли. Всю жизнь ему искалечили.
— А как же его с шизофренией осудили?
— А он не болел тогда. Это уже потом, когда его во взрослую тюрьму перевели с малолетки. Он полтора года не досиживал, в больнице пролежал.
Старлей недоверчиво хмыкнул, но ничего больше не сказал. Он повернулся и пошел к двери, на ходу бросив матери через плечо:
— Вы за ним все же поглядывайте, не годится так…
Когда дверь за ним закрылась, я прошел в свою комнату и плюхнулся на постель, заложив руки за голову. Все тело мелко подрагивало от напряжения. Пока этот мент находился рядом, мне было не по себе, хотя я старательно это скрывал даже от самого себя. При всем его внешнем добродушии есть в его взгляде что-то такое, от чего у меня мурашки по спине бежали. Недобрый у него взгляд, волчий какой-то. Так и кажется, что видит меня насквозь и все мысли в моей башке как по бумаге читает.
В последние дни меня стали одолевать сомнения: а не зря ли я согласился с Ханыгой? Ведь если честно, то согласился не только потому, что должник Ханыги. Просто мне надоело так жить. До спазмов в горле надоело. Хочется жизнь переменить к лучшему. Сорвать бы один раз хороший кусок и слинять отсюда куда-нибудь. Все равно куда. В Сибирь, в Среднюю Азию, к черту в зубы! Лишь бы уехать и начать жизнь заново. Сделать себе документы надежные, заняться бизнесом. За деньги все можно.
А Ханыга умеет убеждать. Кассы он уже четыре раза брал и всегда без жертв, если не врет. Да и сам я уверен, что стрелять не придется. Пушки будут газовые, для испуга. И еще фактор внезапности. А пока спохватятся, мы уже будем далеко.
Нет, все же согласился я не ради Ханыги, не из-за его слов о воровском братстве и взаимовыручке. Понасмотрелся я на зоне, чего эта романтика стоит. Все эти сказки рассчитаны на стригунков сопливых. А
