радиоприемнику, разбудил Камелькранца или баронессу.
К нам подошел Сигизмунд, высыпал из ведра картошку, посмотрел печально:
– Да… Теперь нам жизни не будет. Когда в стаде появится паршивая овца, можно ждать всего.
– Кого ты зовешь паршивой овцой? – ухмыльнулся Заремба.
– Известно кого…
Утром мы, как обычно, прибрали солому и ждали звонка на завтрак, но в бараке раздались крики. Юзеф Заремба выскочил во двор:
– Господин Камелькранц, идите скорее сюда!
В его словах было столько неподдельного ужаса, что мы тоже бросились в барак. В углу, близ дверей, лежал с открытыми глазами на топчане Франц. Он позеленел, лицо мучительно искривилось. Франц был мертв.
Камелькранц выгнал всех поляков во двор, закрыл дверь на замок и быстро ускакал за гестаповцами. Батраки толпились во дворе, и по их лицам было видно, что они ничего не понимают. Сигизмунд поймал мой взгляд и недоуменно пожал плечами. У амбара сидел Заремба и брился осколком стекла. Он порезался в нескольких местах и густая кровь покрывала его щеку. Но Юзеф без зеркала, без мыла продолжал драть свою жесткую черную бороду. Наконец удовлетворенно потер рукой по изрезанному лицу и, взглянув на окровавленную ладонь, умылся под умывальником.
– Кого еще побрить? – весело крикнул Заремба. – Дешево пока. Дешевле, чем в Варшаве, в парикмахерской у Жаботинского.
Никто не поддержал его шутку.
В глубине двора сидел глухонемой и держал перед собой газету. К нему подошел Юзеф и, толкнув плечом, громко опросил:
– Что нового, Отто?
Глухонемой повернулся и воззрился на его губы.
– Что нового? – еще громче крикнул Заремба.
Отто улыбнулся и что-то замычал.
– Высшая степень образованности, – плутовато скосив глаза, проговорил Левка. – У них даже глухонемые грамотные.
– Это не ты его? – подмигнул немому Заремба, кивая на барак.
Отто сделал брезгливое лицо и, мыча, отмахнулся руками.
В ворота стукнули, Юзеф бросился открывать. Хорошо известная нам автомашина въехала во двор. Хлопнули дверцы, выпустив четверых: Клюге, еще двух гестаповцев и одного плюгавенького человечка в грязном белом халате.
– Где он? – бесстрастно спросил Клюге. Юзеф подвел гестаповца к бараку и усмехнулся:
– Господин управляющий изволили его закрыть. Боятся, как бы не убежал…
– Сломать замок! – распорядился Клюге.
Два гестаповца отыскали в сарае небольшой ломик. Но подошел Юзеф и легко отодрал замок голыми руками.
Труп предателя вытащили во двор.
Приехал Камелькранц, и Клюге не разрешал ему выводить в этот день в поле никого. Пока Клюге вел допрос, управляющий приказал нам с Димкой и Левкой чистить коровник. Мы сгребали лопатами навоз, складывали на носилки и выносили в компостную яму посреди двора. Нам оставалось очистить небольшую полоску пола у стены, прилегающей к польскому бараку, когда Левка вдруг нагнулся:
– Ой, а я что-то нашел!
Он подбежал к дверям, чтобы рассмотреть на свету найденный предмет, и в тот же момент я с силой толкнул Левку в глубь коровника так, что он даже упал: в руках у Левки был гвоздь, который показывал мне когда-то Юзеф.
– Ты с ума, что ли, сошел, Молокоед! – вскричал Левка, поднимаясь с пола. – Как вот стукну лопатой, будешь знать!
– Молчи! – шипел я, вырывая из рук Большого Уха опасную улику.
В двери появился Клюге.
– Что за шум? – спросил он, стараясь рассмотреть нас в темноте.
– Подрались маленько, господин лейтенант! – проговорил я со смешком. – Мой товарищ плохо соскабливает навоз.
Я отбросил предательский гвоздь в угол и замер от испуга. Мне подумалось, что гвоздь сейчас стукнет и лейтенант бросится его разыскивать. К счастью, гвоздь упал бесшумно на навоз.
– Надо доложить об этом… А не драться.
– Хорошо, господин лейтенант!
Когда Клюге отошел от дверей, я отыскал гвоздь, и мы быстро вынесли его вместе с навозом в яму.
– А если его потом найдут?
Левка начинал понимать назначение своей находки.
