упустить бегущего впереди зверя и холодной ненависти к едкому запаху его следа. Его человеческое сознание полностью подчинилось животному чутью, только поэтому ему еще удавалось выжить, уцелеть в то и дело возникающих стычках, которые он, впрочем, искал сам.
Через какое-то время он осознал, что оборотень водит его по кругу, будто привязанный страхом отойти от деревни, равно как и приблизиться к ней.
Почувствовав под лапой обломленный сук, источающий смутно знакомый запах, Феликс взглянул вниз. Под деревьями тянулась дорога, и совсем недавно по ней прошли люди. В воздухе шлейфом повис бьющий в нос дым факелов, смешанный с горячим запахом лошадиного и человеческого пота, — и в этой смеси не ускользнули от чуткого рысьего носа нотки паники, ужаса. Но, спрыгнув на землю, он понял, что упустил в этой путанице след волка. Он заметался вперед-назад, но без толку. Раздавшийся за стеной кустарника шорох заставил его навострить уши — и, не раздумывая, он бросился на звук.
Торопливо, позабыв про осторожность, он вылетел из зарослей — и был сбит ударом дубины, ослеплен светом огней и оглушен женским визгом:
— Вон, оборотень!! Гляньте-ка, ноги овечьи… Бей его! На костер! Сжечь чертово отродье!..
Он попробовал было подняться с четверенек под градом ударов:
— Стойте, нет… Оборотень там, его нужно догнать…
Но хрустнувшая о бок чья-то дубина заставила согнуться пополам, снова припасть к земле.
— Так это монашек! — гудело над головой сверху. — И его душеньку загубили!
— В огонь его, на том свете господь разберется…
Феликс почувствовал, что его поволокли вниз по склону; потом, грубо пихнув, скатили кубарем. На дне, вытащив из болотной грязи, подняли, прислонив к дереву, примотали к стволу веревками — в шею и стянутые сзади запястья впилась колючая крученая пенька.
Заметив висящий рядом на ветке ржавый обод, Феликс понял, где оказался. Его привязали к той самой осине, о которую когда-то — кажется, так давно! — разбилась бочка монастырского лампадного масла. А теперь вот к ногам торопливо набросали кучи хвороста, и гореть сухая осина будет ярко!..
Люди с факелами вокруг — деревенские мужики и бабы — кончили охапками стаскивать хворост, сторонясь, сгрудились поодаль тесной толпой. Диковато оглядываясь на пойманного оборотня, принялись решать, кто должен поджечь костер. Желающих не находилось, первым взять и бросить факел никто не хотел.
Феликс зарычал, забился на веревках — но разорвать, освободиться недоставало сил…
Гроза меж тем разбушевалась страшней прежнего, над верхушками леса в черноте неба молнии сверкали одна за одной. Будто в ответ на людскую нерешительность, грохнул гром — так что все присели, мигом умолкнув. У Феликса отозвался звоном в заложенных ушах крик, и он не понял, что закричал сам — молния стальной стрелой сверкнула точно у него над головой. Обожженная еще от прежней грозы верхушка осины теперь вспыхнула, расщепилась надвое. По иссохшей древесине заплясало языками пламя, стремительно сбегая вниз, перепрыгивая по облитым маслом веткам. Сверху на Феликса посыпались горящие скрученные листья, пепел, сучья. Лицо обожгло сорвавшимся вниз на куске коры огнем. Опомнившись, Феликс пригнул голову. Но и внизу теперь занялось; падая, огонь шипел в жидкой грязи, но тут же перескакивал на груду сушняка. Ярко и весело он поглощал свою пищу и рос в высокое пламя. И снизу, и сверху палило жаром, веревка на связанных сзади руках стала тлеть…
Вдруг все вокруг остановилось. Взметнувшиеся языки пламени застыли в причудливом танце, люди окаменели, все звуки разом умолкли.
К ничего не понимающему Феликсу из темноты приблизился человек, неподвижный огонь осветил пропитанную кровью одежду.
— Винченце! — сипло выдохнул Феликс.
— Извини, успел как смог, — сказал тот.
Отобрав у ближайшего мужика топор, быстро перерубил веревки, помог выбраться, перелезть через горящий круг костра.
— А говорят, молния в одно место дважды не бьет, — заметил Винченце, оглянувшись на объятую огнем осину. — Врут, как всегда… Постой-ка! — удержав Феликса, смахнул, точно соринку, с головы, с пряди волос растопыренную звездочку пламени, — Я ж говорю — Феникс! Ни в огне не горишь, ни в воде не тонешь…
Когда уже отошли за деревья, услышали позади шум вновь забившего огня, пронесшийся вздох множества ртов, удивленные возгласы.
— Вот тебе новое чудо для сказок, — пробормотал Винченце, подтолкнув Феликса вперед.
Гроза отступила — так же вдруг, как началась. Чернота и вспышки ночи сменились разлившимся под деревьями сизым сумраком. Из низины, со стороны болота клочьями наползал предутренний туман.
Винченце потратил слишком много сил и не мог помочь Феликсу отыскать след оборотня. Но рысь быстро справилась сама — близившийся рассвет придавал уверенности, так же как и идущий за ним Винченце с револьвером наготове.
Однако оборотень нашел их первым.
Выждав момент, проследив из-под густых лап ели, подкрался сзади и, настигнув в один прыжок, набросился на Винченце. Тот развернулся, но спустить курок не успел. Оборотень сбил его с ног, вырвав зубами револьвер из рук, отшвырнул за ворох сплетенных ветвей поваленной сосны. Прижав лапами, всей тяжестью придавил к земле, пытаясь добраться до горла. Винченце обхватил морду, надавил пальцами на глаза — волк зарычал, чуть отодвинулся. Этого движения Винченце хватило, чтоб подобраться — и обеими ногами отбросить, отпихнуть от себя оборотня ударом в живот. Он быстро выдернул из голенища сапога длинный кинжал, и когда волк снова бросился на него — клинок рассек ему шею. Кровь полилась фонтаном, но лишь миг — и тут же остановилась, рана затянулась, зажила. В это время Винченце смог выхватить свой револьвер — только в нем были не серебряные пули. Он выпустил весь магазин, однако все шесть зарядов не остановили оборотня. Пули пробивали огромное тело то навылет, то застревая под шкурой, но все кровавые дыры затягивались на глазах. Последние выстрелы Винченце делал в упор, глядя глаза в глаза приближающемуся волку. Прыгнув, оборотень опять сбил его с ног, они повалились на землю, сцепившись. Вывернувшись из сжимавших его горло рук, оборотень со всей яростью вгрызся в простреленное плечо. Винченце не мог сдержать крика. Подскочившая рысь набросилась на волка, повисла на нем — но тот, мотнув головой, отбросил ее, точно котенка. Отлетев в сторону, рысь ударилась о ствол дерева, упала. Спрыгнув с Винченце, оборотень медленно подошел, встал над рысью. Винченце попытался подняться, но страшная боль пронзила плечо, и на минуту он потерял сознание.
Оборотень не оставил Феликсу ни одного шанса. Тот уже не мог сопротивляться. Еще мгновение — и оборотень его разорвет.
Винченце подполз, закусив губы, изо всех сил попытался дотянуться до револьвера, просунув руку сквозь нагромождение сплетенных сухих веток. Плечо онемело, в глазах вихрем кружились кровавые мушки, он боялся, что вот-вот вновь потеряет сознание. Рукоять поблескивала совсем близко, на ничтожном расстоянии — но таком недосягаемом…
И вдруг — Винченце подумал, ему почудилось, — с той стороны чья-то рука подняла пистолет. Подняв голову, Винченце поверх вороха сучьев увидел Глафиру. Девушка навела револьвер на оборотня и спустила курок. Прогремел выстрел. Оборотень дернулся, развернулся, ринулся было к ней. Но недрогнувшей рукой она снова и снова нажимала на курок, пока все оставшиеся пять серебряных пуль не прошили шкуру. Остановилась, только несколько раз щелкнув опустошенным барабаном.
Винченце в изнеможении повалился на землю. Но потерять сознание, окунуться в блаженную пустоту не позволил крик девушки:
— Нет, Феликс! Не умирай, пожалуйста!..
Винченце усилием воли заставил себя очнуться, отогнал подступившую черноту. Заставил онемевшее, точно чужое тело послушаться, не ощущать пронзающую боль. Поднялся, отстранив протянутую кем-то руку помощи, хромая, подошел к девушке, склонившейся над окровавленным, истерзанным зверем. Рыжеватая пятнистая шкура стала бурой, в подтеках и рваных ранах.
— Захотел, — пробормотал он. — Так я ему и позволю…
Так вовремя подоспевшая Глафира пришла не одна, не отпустивший ее Егор смотрел на происходящее молча, не задавая вопросов. С благоговейным ужасом он перекрестился, увидев, как
