где меж нами пролетела
птица редкостной окраски,
и теперь уже нет дела,
как зовут её по-русски -
обронившая в полёте
то ли радость, то ли ярость…
Вы меня всегда найдёте
там, где я не появляюсь:
там на каждый чих и кашель,
разминая сигарету,
Вам любой дурак покажет
путь к земле, которой нету.
2002
Вот Теннисон периода Гомера,
а вот Шарден периода Руссо…
Маши микенской веткою Шумера
да под турецкий марш легионера
шагай Асгардом северным – и всё.
Так просто жить, когда тебе сто лет
не срок, сто километров – не дорога!
Не Кант ли приглашает на обед?
Отказываться глупо и не след:
приборы на столе – и слава Богу.
Бегут века, бегут, как облака, -
и пред весёлыми очами Канта
такая честь сойти за дилетанта,
за выскочку, за просто дурака -
и ничего не знать наверняка.
История, забудемте размолвки,
история, давайте пировать:
в обнимку, под угрозой книжной полки
сорваться и распасться на осколки…
Все счастливы, все вместе, и – виват!
I
Дети идут по песку – юные боги,
чудо как поступь легка: не остаётся
лунки и той на краю пенного моря -
разве что шорох да вот… запах лакричный.
Детство не знает следов – детство не помнит,
с кем, и куда, и зачем шло вдоль лагуны,
и золотая волна, верный союзник,
память смывает с песка – как не бывало.
Стало быть, глаз не спускай с лёгких сандалий:
их потеряешь из глаз – всё потеряешь,
шорох – и тот потеряешь в песке, не говоря уж
про ненадёжный такой запах лакричный.
Ибо пространство дано, чтобы в пространстве
всё погребать на века, всякую участь -
и оставлять по себе только просветы,
лишь частокол бытия – римские цифры.
Числа они или нет – кто же их знает?
Сколько детей на песке – не сосчитаешь:
то ли один, то ли два… то ли и вовсе
нет никого – лишь одни римские цифры.
Хочешь догнать – догоняй: времени – много,
есть у тебя впереди старость и вечность:
может, и хватит на то, чтобы однажды
мёртвой коснуться рукой дальнего детства!
II
Сад на далёкой горе – он ещё виден,
он ещё твой – и туда можно вернуться:
там ещё свищет хорей, ветви качая
и осыпая в траву спелые ямбы.
Там ещё ищут тебя, ищут и кличут,
произнося по слогам звонкое имя -
то, что ты прежде носил… да износилось
всё – даже имя твоё, вместе с одеждой,
вместе с надеждой – на жизнь в гуще деревьев,
где опадают в траву спелые ямбы,
их собирать не собрать – да и к чему бы:
слишком они тяжелы, слишком побиты.
Не вспоминай ни о чём: переменилось
всё, что ни вспомнишь, – увы, так уж ведётся:
выйдешь хотя б и за дверь – на полминуты,
а воротясь, не найдешь даже и двери.
Жизнь никому не верна: дунь – и не станет
города, края, страны… всё улетело!
Что уж там сад на горе: облачко дыма,
вдаль уносимого прочь – свистом хорея…
Будущность – место гостей… жданных, нежданных,
что прилетают на свет – к древним руинам,
где подаются на стол спелые ямбы,
где произносят одни только цитаты.
III
Хочешь – останемся здесь, на побережье,
хочешь – построим себе ветхое судно:
нам ли с тобой горевать, нам ли не выбрать
меньшее зло из двух зол… мы-то умеем.
Вот тебе, друг дорогой, камешек с дыркой:
счастие видно на свет, не заблуждайся!
В этой подзорной трубе всё уместилось -
вплоть до Творца самого… если вглядеться.
Не говори: далеко, – всё под рукою,
в этой подзорной трубе, в круглом окошке.
Спрячь-ка Творца на груди: как-нибудь после
вынешь да спросишь, как быть, – Он и ответит.
Или вот сердце твоё: спросишь – и скажет,
как тебе жить-поживать-не-ошибиться,
ибо в соседстве с Творцом станет однажды
