— Значит, Вы склонны прибегнуть к данной стратегии. — Выцветшие глаза ее совсем утратили признак цвета. — Хорошо. — Она взглянула на Станислава Леопольдовича. — Видишь ли, магистр… Аид Александрович — это именно тот человек, который в первую нашу ночь позвонил мне… не знаю уж, откуда у него мой телефон, — и сказал, что ты сумасшедший, сбежавший из психушки, объяснил, как вести себя с тобой, и пообещал забрать тебя на машине обратно, едва лишь ты покинешь мою квартиру. Я поэтому еще тебя не отпустила никуда, хоть и поверила твоим словам окончательно гораздо позже… — Она презрительно взглянула на Аида Александровича. — В постели, с Вашего позволения. У меня — все. Очередь за вами, Аид Александрович.
— К счастью, я не стоял в этой очереди, — удалось все-таки сострить Аиду.
— Остроумно, — оценил Станислав Леопольдович. — И тем не менее…
Аид Александрович подошел к Эмме Ивановне почти вплотную: фиалка? подснежник? И перед лицом фиалки? подснежника? твердо произнес:
— Я никогда не звонил Вам, Эмма Ивановна.
Прошло время.
— Он не звонил тебе, Кло. — От голоса Станислава Леопольдовича вздрогнул даже Аид.
— Но ты же не слышал… — немножко сдаваясь, упорствовала все-таки Эмма Ивановна. — Мне представились: Аид Александрович Медынский, врач из Склифософского. Я отчетливо помню.
— Забудь, — сказал Станислав Леопольдович.
— Но почему?
Тот развел руками.
— Трудно объяснить… Аид Александрович не мог звонить. Это… как бы сказать, не вписывается в сценарий.
— В какой сценарий? Я не понимаю, магистр.
— В сценарий жизни, Кло. Есть такой сценарий. Но о нем ничего не знают живые. Только мертвые знают одни. — Он улыбнулся и прямо взглянул в глаза врача. — Инцидент исчерпан, Аид Александрович.
— Просто исчерпан — и все? — не поверил Аид. — Без выяснения того, кто же все-таки звонил в первый ваш вечер?
— Без выяснения. — Станислав Леопольдович поджал губы. — За нами подглядывают и подслушивают нас каждую минуту. Помнишь, Кло?
— Помню, — поежилась Эмма Ивановна. — Простите меня, Аид Александрович.
И тут Аид заплакал — может быть, в первый и в последний раз в жизни. Слезы текли обильно, но не было стыдно плакать! Он смотрел на двух этих святых, которые одним поступком только дали ему на старости лет самый, может быть, нужный урок — урок отказа от очевидного во имя Высших Соображений… туманных, но Высших. И тогда Аид встал, и обнял Станислава Леопольдовича, и плакать продолжал — у него на плече. Школьник. Дитя.
— Полно, — сказал Станислав Леопольдович. — Все в порядке.
— Все в порядке, — повторил Аид. — Я присягаю, что Вы в здравом уме.
— Ну… постольку-поскольку, — улыбнулся Станислав Леопольдович — и улыбнулась Эмма Ивановна, не в ответ на улыбку — сама по себе. — А исследования-то все-таки Вы вели, ведь правда? — Станислав Леопольдович подмигнул Аиду. — Во-первых, потому что ваш молодой коллега утверждал следующее: записи бреда делались в больнице тридцать лет. Не мог же он делать их с рождения — ему на вид не больше тридцати!
— И потом… он такой румяный, — рассмеялась Эмма Ивановна.
— А во-вторых? — спросил школьник-Аид.
— Во вторых… — Станислав Леопольдович вздохнул. — Во-вторых, опять же противоречие — со сценарием. Это мы с вами, дорогой Аид Александрович, шли навстречу друг другу: Вы — отсюда туда, я — оттуда сюда. Из пункта А и пункта Б два пешехода вышли навстречу друг другу с одинаковой скоростью… С одинаковой, прошу заметить. А Ваш коллега слишком молод и ходит чересчур быстро.
— И румян, — напомнила Эмма Ивановна. — Мне даже показалось, что в чертах его лица нет никакой истории.
— Да, странное лицо, — согласился Станислав Леопольдович. — Исключительно милое, но… странное. Нереалистическое, я бы сказал, лицо. А мы с Вами, Аид Александрович, — старые пешеходы.
— Может быть, и старые друзья? Или старые враги?
— Не припоминаю, — ответил Станислав Леопольдович. — Едва ли мы встречались раньше: мы ведь шли навстречу друг другу. Это, конечно, не исключает смежных витальных циклов, но исключает знакомство.
— Витальные циклы, — завороженно повторил Аид. — А я думал, что тени — это античный миф. И никогда не видел связи между поведением тени во сне и после смерти. Теперь вижу: получается, что сон — это маленькая смерть?
— Именно так. И Ваша тень, как все другие, бывала в Элизиуме каждый раз, когда Вы спали или оказывались в полной темноте. Не случайно ведь темнота рождает страхи. — Станислав Леопольдович вздохнул. — Только человеку почему-то не полагается верить снам. Их рекомендуют забывать. Человечество преступно ведет себя по отношению к снам… А мы с Эммой Ивановной — в теперешнем ее витальном цикле — во сне познакомились.
— Стало быть, Станислав Леопольдович, Вы помните все свои витальные циклы?
— К сожалению, нет. Начиная только с восемнадцатого века — тогда я умер как ученый — незначительный один ученый — и тень моя в нарушение всех законов Элизиума бросилась назад, к живым, среди которых остался мой единственный ученик. С тех пор я не совершил больше ни одного витального цикла на земле. Я, видите ли, обрек себя на то, чтобы постоянно быть лишь тенью. Тенью Ученого.
— Тенью какого-нибудь конкретного ученого?
— Увы, нет. Родовой тенью. В иерархии елисейских теней родовая тень — одна из начальных стадий эволюции конкретной тени. Сама же эволюция представляет собой постепенный отказ от индивидуальности, то есть забвение себя, или, иными словами, обобщение до предельно высокого уровня. На этом пути родовая тень — это, к счастью, не слишком далекий этап: стало быть, в какой-то мере мне удалось сохранить в себе индивидуальность, благодаря чему, собственно, я и помню прежние мои витальные циклы… правда, все-таки не слишком подробно.
— Что же, — заинтересовался Аид Александрович, — и тени великих людей подвергаются таким процедурам? Тень Дарвина, например… или тень Бетховена!
— Да, их тени тоже. Иначе, — улыбнулся Станислав Леопольдович, — великие люди рождались бы чаще. Хотя… должен Вам сказать, что в подобных случаях отказ от индивидуальности может растянуться на несколько столетий. Например, до сих пор на все еще индивидуальном уровне в Элизиуме существует и Тень Бетховена, и Тень Эйнштейна… впрочем, Эйнштейн не слишком удачный пример, поскольку носитель этой тени совсем недавно закончил последний витальный цикл. Но, скажем, Тень Леонардо, Тень Монтеня… знаете, на самом деле, их не так уж и много — тех, чей отказ от индивидуальности трудно предвидеть даже в отдаленном будущем. В конце концов отказ, конечно, произойдет, поскольку лишь новые комбинации продуктивны. Останутся только черты сходства, на котором мы то и дело ловим знакомых и незнакомых нам людей…
— Тогда против чего же боретесь Вы, если сами признаете продуктивными лишь новые комбинации?
— Я не столько борюсь против, сколько борюсь за, — то ли всерьез, то ли в шутку откликнулся Станислав Леопольдович. — Во-первых, за то, чтобы отказ от индивидуальности происходил естественно… по мере роста самосознания тени, а не навязывался ей извне.
— Но тогда каждая тень захочет навсегда остаться индивидуальностью!
— О нет, — грустно покачал головой Станислав Леопольдович. — Сами посудите, насколько чаще люди сожалеют о, так сказать, напрасно прожитой жизни, чем приносят благодарность судьбе. А ведь тени гораздо умнее людей: они-то уж понимают, кто чего стоит!.. Да и людям — даже самым обыкновенным — за миг до смерти это становится ясно.
— А во-вторых? — спросил внимательный Аид Александрович.
— Во-вторых, я борюсь за то, чтобы тени — как более мудрые — помогали жить все-таки глуповатым,
