Правда, пока кандидат гулял по Москве. И Тень Тайного Осведомителя умоталась следить за ним. Взять же тень обреченного не было никакой возможности: он берег ее пуще глаза… пуще двух глаз, пуще тысячи глаз. И не только он, сумасшедшая его возлюбленная — тоже. Может быть, даже она-то в первую очередь. Об этом сам кандидат и не догадывался, но Тень Тайного Осведомителя знала все. В частности то, что Эмма Ивановна Франк вообще не спала с некоторых пор. Человек не может не спать вообще. Опыты доказывают: длительная депривация сна неосуществима. Даже рекордсмен мира Ренди Гарднер — и тот не сумел провести без сна более одиннадцати суток, его рекорд — 264 часа 12 минут… «Это победа духа над материей», — сказал он на последней пресс-конференции, проводившейся к исходу одиннадцати суток. Вот как.
Эмма Ивановна Франк не спала пока девять суток. Ждать оставалось недолго — максимум двое суток… с учетом, разумеется, того, что она не Ренди Гарднер, которому тогда было семнадцать, извините, лет, а очень уже старая женщина. Победить такую материю может только недюжинный дух. Но победа в любом случае не будет окончательной… Вам есть чего дожидаться, Тень Тайного Осведомителя. Ждите — и Вы дождетесь.
Читатель, конечно, догадался уже, что Тени Тайного Осведомителя известно об изложенных ранее событиях ровно столько же, сколько и ему. Читатель, конечно, понял и то, что именно Тень Тайного Осведомителя была второй тенью, которую бедная Эмма Ивановна Франк заметила в кабинете Аида у ног магистра. Она и не подозревала, что бессонными своими ночами защищает сонного своего Станислава Леопольдовича не от какой-то абстрактной, а от вполне конкретной опасности. Милая, милая Эмма Ивановна Франк! Станислав Леопольдович знал имя этой опасности уже более двух месяцев… он щадил Вас, Эмма Ивановна Франк.
— Что это за тень? — спросили Вы у него, выходя от Аида Александровича.
— Заблудшая какая-нибудь, так часто бывает, — беспечно отвечал он.
И Вы успокоились на несколько минут. И Вы даже оставили его одного в булочной: до вечера-то было еще далеко…
А потом — самоубийство Петра, едва не стоившее Вам жизни, приезд и отъезд Эвридики; и вот опять обступили вас прежние страхи — за него, которого не было уже рядом, но который, может быть, еще все- таки был! И пахло в квартире фиалкой и больницей, и Вы, почти сойдя с ума, рассматривали тени в ярко освещенной комнате, сопоставляли их с предметами, чуть ли не линейкой вымеряя величину тех и других… Прекратите, Эмма Ивановна, на это больно смотреть. Тем более что Станислав Леопольдович…
Станислав Леопольдович с вороном под мышкой и в сопровождении Тени Тайного Осведомителя метался по вечереющим улицам. Сопровождающий сопровождал исправно. Ворон молчал. Деться было некуда. А впрочем… Станислав Леопольдович нашел телефонный автомат.
— Здравствуйте, простите, Петр не вернулся из Тбилиси?
— Добрый вечер, вернулся… Но уже опять исчез куда-то.
— Спасибо.
Что делать, что делать…
Измученный старик еле волочил ноги. Но ведь куда-то же они его вели — и надо было только послушаться их. Только послушаться, Станислав Леопольдович… Они сами приведут Вас, вперед!
Впереди обозначилась цель. Цель называлась «Зеленый дол». Ребята же отправились туда, пока он с Эммой Ивановной ехал к Аиду! «Зеленый дол» приглашал его ослепительным светом. Бегом! Правда, ворон под мышкой… Однако, кажется, он спит. Ну и нервы у этой птички! С опаской поглядывая на совсем бледную свою тень и на вторую — отчетливую, черную, словно питавшуюся соками первой, Станислав Леопольдович прямо-таки ворвался в гардеробную, часто и тяжело дыша… умирая.
— Здра-а-а… — растворился в улыбке Иван Никитич, но тут же и кристаллизовался: — Что с Вами?
— Ничего-пустяки-задохнулся-немножко…
В гардеробной совсем мало света. Здесь нельзя оставаться. А ребята играют «Жизнь-в-розовом- свете»… просто играют, никто не поет; и так близко играют!
— Вообще-то, как здоровье у вас? — Иван Никитич закуривает: разговор, видимо, предполагается долгий.
— Спасибо-не-жалуюсь.
Тут и ускользнуть бы в зал совсем уже бледному Станиславу Лео-польдовичу, но радушный-хозяин только разговорился… все еще нет бруфена, а ноги-то болят, о чем они там себе в аптеках думают, надо ведь закупать лекарства, передохнем же все как мухи без бруфена, или бы свой выпустили, отечественный…
— Бруфен должен быть! — слабым голосом заклинает непонятно кого Станислав Леопольдович — может быть, того, от кого и не зависит, чтобы в аптеках был бруфен… А в голове у магистра туман, но надо дать договорить Ивану Никитичу, с ним никто не разговаривает, и Иван Никитич все время торопится успеть сказать как можно больше, как можно подробнее и как можно интереснее — про суть жизни своей, про главную заботу свою: «Бруфен».
Тогда над головой Станислава Леопольдовича начинает кружиться огромный самолет… авиалайнер, на серебряном боку которого ослепительными голубыми буквами написано «BRUFEN»… это какая-то могучая авиакомпания подняла в воздух самую безнадежную, самую прекрасную мечту человечества… но самолет опускается все ниже, он ревет — и в реве его тоже отчетливо слышится «бррруфен», «бррруфен», «бррруфен»… вот он начинает гоняться за Станиславом Леопольдовичем по бескрайнему зеленому лугу, и пилот смеется в иллюминаторе, вытягивает губы трубочкой и быстро раздвигает их… что он говорит?.. а-а-а, «Бруфен!» — вот что он говорит, пилот этот… ну конечно, сразу нужно было догадаться, и тогда Станислав Леопольдович зажимает уши и кричит изо всех сил: «Бру-у-уфе-е-ен!» — и видит, что это не самолет, а космический корабль — все с тою же ослепительной голубой надписью на боку… и корабль стремительно уносится вдаль, превращаясь сначала в крохотную белую таблетку, а потом исчезая и вовсе.
«Как? — ужасается Станислав Леопольдович, возвращаясь к реальности. — Неужели Иван Никитич все еще говорит?»
Кончается жизнь, сейчас кончится, но старика надо дослушать: должен ведь он дослушать его хоть когда-нибудь!..
— Короче, Склифософский! — раздалось вдруг из-под мышки Станислава Леопольдовича.
Собеседники вздрогнули оба.
— С нами крестная сила! — Иван Никитич спрятался среди одежды.
— Аминь, — важно произнесла птица.
А Станислав Леопольдович, воспользовавшись моментом, пробормотал:
— Не пугайтесь, это просто ворон говорящий! — и при последнем отсвете из окна, собрав все силы, скользнул в зал, на стенах которого плясали огромные тени танцующих — теперь уже быстрый какой-то танец.
Станислав Леопольдович отдышался и пошел к сцене. Ребята, увидев его, врубили-на-полную- громкость, Володя помахал частью-ударного-инструмента, магистр хотел ответить, но полную-громкость перекрыл вдруг вклинившийся в бесконечно малую паузу нечеловеческий вопль:
— Das darft nicht mehr vorkommen![11]
И через весь зал, хлопая крыльями, огромный, как тот самолет, что гонялся за Станиславом Леопольдовичем, полетел на сцену великолепно-голубой ворон. Он опустился прямо на плечо Павлу, который чуть не выронил гитару, и еще громче возопил:
— Paul, lieber Freund![12]
И Павел выронил-таки гитару.
А ворон перелетел на микрофон, примостился и довольно спокойно принялся разглядывать обалдевшую публику.
— Это говорящий ворон. Из цирка, — представил птицу Станислав Леопольдович, добравшись наконец до сцены.
— А пусть он поговорит! — крикнул кто-то, и посетители кафе зааплодировали.
Не дожидаясь повторной просьбы, ворон заговорил по-немецки — бодро, оч-чень бодро. Но, видимо, все-таки не вполне осмотрительно, поскольку одна юная особа возле сцены прыснула, заговорщически взглянув на Станислава Леопольдовича.
