Сгубила, осмеяла И взрослых и парней — И так околдовала, Что льнули все сильней. Тогда епископ местный Священный суд созвал, Но пред красой небесной Весь гнев его пропал. Он вымолвил: «Бедняжка! Бедняжка Лорелей! Зачем казнишь так тяжко Ты красотой своей?» «Увы! не жду прощенья, И жизнь постыла мне, Хоть чары обольщенья — Не по моей вине. Мои глаза как пламя. Рука — волшебный жезл. Бросай же деву в пламя! Ломай над нею жезл!» «О! ты, представ пред нами, Навет отвергла весь, Ведь то же гложет пламя И нашу душу днесь. И если жезл преломим, Назначив приговор, То сердце мы разломим На муку и позор!» «Не смейся над несчастной! Будь, отче, справедлив, Пред гибелью ужасной Грехи мне отпустив. Я доле жить не смею, Я не желаю жить! За то, что гибель сею, Вели меня казнить! Увы! и я любила, Но грянула беда: Меня покинул милый, Бежал невесть куда. Прозвали всемогущей Меня за красоту, Но мне мой вид цветущий Самой невмоготу! Мой смех, сверканье взгляда И шеи белизна — Мне этого не надо! Воздай за все сполна! Я смерть приму без дрожи, Я кончу путь земной, И ты пребудешь, боже, В последний миг со мной!» Трем рыцарям владыка Велит седлать коней: «Не бойся, горемыка! Бог любит Лорелей! Став тихою черницей В обители простой, Ты сможешь приобщиться К премудрости святой». Печальной и убитой, Прекрасна и бледна, С торжественною свитой Поехала она. «О рыцари, — сказала,
