Европейская поэзия XIX века

держа в руках певучую пектиду[226],
потом безмолвно трепетных коснулась
перстами струн — и песню начала:

«Яблоневый сад[227] под луной блистает,
чуть дрожат цветы в серебристом свете,
в синих, словно туча, горах летает
яростный ветер.

С громким воем ветер в ущельях реет,
крепкие дубы под обрывы рушит.
Ветерок любви, лишь чуть-чуть повеет,
силы иссушит.

Пусть вдали, как солнце, я вижу злато
милых мне кудрей, — но лучей касанья
жгут… Краса их — солнце, но в час заката,
в миг угасанья.

Расточиться! Стать огневого диска
отблеском я жажду, сияньем алым,
в пору, когда солнце склонится низко
к волнам и скалам.

Манит низойти сумрак благодатный,
солнце в глуби водной находит отдых.
Неразлучный с ним, гаснет и закатный
отблеск на водах».

Воскликнул старец: «Это смерть!» — но гостья
ответила: «Нет, о любви я пела»,—
коснулась струн и песню начала:

«Плакать здесь грешно: ты в дому поэта!
Кто сказал, что он на костре сгорает?
Над атлетом плачь: красота атлета
с ним умирает.

Тленна доблесть тех, кто под клич военный
врубится во вражеский строй глубоко,
тленна грудь — о да! — Родопиды[228], тленно
кормчего око.

Но нетленна песнь, что к лазурной тверди
на крылах взмывает, презревши Лету.
А доколе песня бессмертна, смерти
нет и поэту.

Пеплос твой не рви: не для нас могила.
Что здесь вопля скорбного неуместней?
Наша жизнь, душа, красота и сила —
все станет песней.

Пусть, кто хочет свидеться вновь со мною,
песнь мою споет и струны коснется,—
и опять, блестя красотой земною,
Сафо проснется».

Услышав песнь о смерти, молвил старец:
«Дай заучить ее — и умереть!»

ОБВЕТШАЛЫЙ ХРАМ С латинского

Какой бессмертный или бессмертная
тобой владели, храм обвалившийся,
когда в тени обширной рощи
высился ты средоточьем таинств?

Кто чтил тебя? Каков этот был народ
одеждой, речью, верой и нравами?
Привержен праву иль оружью
и на любое готов нечестье?

Одним ответы скрыты молчанием.
Народ и бог погублены временем.
Упал камнями храм, и скоро
самые камни земля засыплет.