приспособить доктрины социализма к своей программе. Кажется, что Германия, наложившая такой глубокий отпечаток на XIX век, стремится увенчать его окончательным торжеством — в политической и экономической области — того учения об органичности, которое она провозгласила устами Гердера и Гёте в противовес механистической теории энциклопедистов: атомистическому либерализму она противопоставляет социальную солидарность[177].
Парламентская борьба. Это распространение социалистических теорий в известном смысле облегчило парламентские успехи канцлера. Под давлением новых интересов и вследствие выступления на арену общественной жизни таких классов, которые долгое время принимали в ней лишь косвенное и как бы случайное участие, рамки прежних партий расшатались; их программы, слишком узкие, уже не отвечали современным нуждам; их традиции уже не соответствовали реальным условиям жизни. Теснимые неумолимыми противниками, либералы и прогрессисты в борьбе своей с канцлером действовали уже без прежней уверенности, их пыл угас. Оппозиция теряла силы в тот самый момент, когда могучий защитник монархии черпал новую энергию в том милостивом благоволении, какое проявлял к нему его повелитель. «Если мы станем теперь на лучшую дорогу, — сказал император после покушения Нобилинга, — то я не буду жалеть о своей ране». Немного позднее он выразил канцлеру величайшее одобрение за ту отвагу, с которой Бисмарк «воткнул палку в осиное гнездо» революционеров и «схватил быка за рога. За это родина благословит вас!» Бисмарк очень живо чувствовал удовлетворение, которого не знал до этих пор, удовлетворение, доставляемое тем, что он видел вокруг себя только верных сотрудников и преданное содействие. Если ему и случалось еще жаловаться на несправедливость оппозиции, то в его словах уже не было прежней горечи; то было настроение, какое бывает у победителя вечером после выигранной битвы, и вялые попытки противников повторить свои нападения только поддерживали его пыл, не отражаясь серьезно на его бодрой старости.
Выборы 1878 года дали неустойчивое большинство: либералы, умудренные неудачами, главным образом заботились о том, как бы не раздражить канцлера; они вотировали ему его таможенные тарифы, септеннат, установили по его требованию контингент армии на мирное время в 427 000 человек (1880). А канцлер вызывал их недовольство своими заигрываниями с центром; смущал их социалистическими теориями, которые провозглашал с парламентской трибуны; говорил о продлении срока законодательных полномочий, чем было бы ослаблено влияние депутатов, так как их связи с страной сделались бы менее тесными; собирался ввести двухгодичный бюджет.
В 1881 году либералам путем энергичных усилий удалось отвоевать у консерваторов влияние, приобретенное последними в 1878 году. Прогрессисты, которых было прежде 25, вернулись в новую палату в числе 60; вместе с национал-либералами и «союзом свободомыслящих» они располагали более чем 150 голосами. Этим открывалась новая эра конфликта, правда, проявлявшегося в несколько смягченной форме, что объяснялось, разумеется, не умеренностью канцлера, — никогда он не афишировал более вызывающе своего презрения к представительным собраниям, никогда так охотно не выставлял напоказ своей грубости военного человека[178], — а малодушием самого собрания. Эти «мятежники» уже побывали под ярмом, и вспышки мужества у них длились недолго; за собой они чувствовали нацию колеблющуюся, терзаемую противоречивыми стремлениями, нацию, плохо понимавшую своих представителей и покидавшую их в решительные минуты. Миллионы приветствий со всех концов страны, посланные Бисмарку, когда он праздновал в 1885 году семидесятилетие своего рождения, были как бы выражением порицания, которое народ бросал в лицо своим независимым представителям. Германская конституция готова была превратиться в какой-то режим плебисцитов, выражающих чувство преданности канцлеру. Либералы, которым никак не удавалось вернуть себе большинство в палате, вынуждены были искать поддержки у ненадежных союзников, преследовавших лишь свои личные интересы и в решительный момент покидавших либеральную партию; эти компромиссы только дискредитировали либералов в общественном мнении, ставившем им в упрек чисто отрицательный характер их оппозиции. Самые выдающиеся вожди их сходили со сцены: в 1884 году умер Ласкер, в 1883 году сложил свои депутатские полномочия Беннигсен; саркастический талант блестящего лидера свободомыслящих Евгения Рихтера, который, будучи большим знатоком финансовых вопросов, доставлял Бисмарку много неприятных минут, приходился не по душе людям робким, обвинявшим его в том, что он без всякой пользы раздражает правительство. В последней из крупных парламентских битв, которой отмечено правление Бисмарка, в 1887 году, по поводу возобновления военного септенната, поведение оппозиции не принесло ей никакой славы, настолько она оказалась нерешительной, нетвердой в своих убеждениях, смиренной. После того как рейхстаг, в наказание за проявленную им относительную независимость, был распущен, национал-либералы и консерваторы всех оттенков сговорились поддерживать только кандидатов, согласных принять военный закон; это был так называемый черный картель (das schwarze Kartell). С этих пор 220 покорных депутатов следовали указаниям правительства, приняли увеличение военных контингентов, продлили срок действия закона против социалистов, увеличили с трех до пяти лет длительность законодательных полномочий. Это было равносильно полному крушению либеральных идей. Молодое поколение, казалось, не сознавало более ценности тех парламентских учреждений, которыми так увлекались его отцы. Казалось, факты оправдали точность расчетов Бисмарка, в 1866 году согласившегося на всеобщее избирательное право с тайной мыслью, что народные массы окажутся более податливыми, чем прусские цензовые избиратели. Однако под вопросом было: не надоест ли когда-нибудь этим избирателям, до поры до времени столь ко всему безразличным, их добровольное рабство? Под вопросом оставалось также:, не имела ли слишком полная победа канцлера дурных последствий для политической и нравственной жизни страны? Всякое развитие конституционной жизни приостановилось, и существование народа с этого времени зиждилось не на учреждениях, а на людях. Бисмарк — и это главный упрек, который ему можно сделать, — никогда не тревожился за судьбу своего наследия. Исчезнув, он оставил за собой, кроме групп, прямо враждебных его режиму, ожесточенных и дисциплинированных его суровостью, лишь разрозненные осколки партий, без всяких корней в народе; эти партии, прирученные и утратившие сплоченность, не были способны ни поддерживать власть, ни сдерживать ее.*С другой стороны, справедливость требует признать, что он до последнего часа проявлял живое понимание народных желаний. Великое его искусство, в котором расчет играл лишь небольшую роль, заключалось в том, что он умел заставлять своих противников упорствовать в защите лишенных содержания форм и доводить до абсурда свою роль теоретиков. До самого конца он остался тем великим реалистом, каким был в начале своей деятельности, необычайно верно улавливавшим течения, еще не проявившиеся во всей силе; благодаря ему монархия избегла окостенения, осталась в соприкосновении с живыми силами народа и удостоилась руководить народом, потому что сама шла за ним[179]. В этой почти неистощимой способности к превращению и обновлению единственными признаками старости у Бисмарка являлись некоторое уменьшение пыла и внутренней убежденности, меньшая широта размаха и четкость. Все это стало бы гораздо более ясным, если бы мы имели возможность подробнее рассмотреть здесь колониальную политику канцлера и внешнюю историю Германии в течение последних лет его правления.
Колонии. Тройственный союз. Когда в 1871 году некоторые коммерсанты упрашивали Бисмарка потребовать от Франции предоставления Германии французских факторий в Индии и Кохинхине, Бисмарк презрительно отстранил их.
«У меня нет колониальных притязаний», повторял он еще в течение многих лет. В готовности, с которой он поощрял стремление французских государственных деятелей обосноваться в Тунисе и Тонкине, была доля сарказма по отношению к этим людям, распылявшим свои силы в дальних предприятиях вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание на восточной границе. В 1878 году Германия приобрела угольную станцию на Ялуите (на Маршальских островах), но в следующем году она упустила случай установить свое господство на островах Самоа. Банкротство гамбургского торгового дома Годфруа грозило повлечь за собой переход обширных плантаций, устроенных этой фирмой на островах Самоа, к Барингу, иными словами — к Англии. Учреждено было немецкое общество морской торговли с целью купить эти плантации; общество ходатайствовало перед рейхстагом о правительственной гарантии и получило отказ. Бисмарк в первый момент отнесся к делу равнодушно, но затруднения, возникшие для Германии на островах Самоа из совместного с Англией и Соединенными Штатами владения ими, привлекли его внимание, и с этих пор он стал ближе следить за деятельностью обоих колониальных обществ: Немецкого колониального союза (1882) и Общества немецкой колонизации (1884), которые в 1887 году слились и превратились в Немецкое колониальное общество (Deutsche Kolonial-Gesellschaft), имевшее 331 отделение, 32 000 членов и Газету