колоний (Kolonial-Zeitung), выпускавшуюся в 40 000 экземпляров. Эти общества указывали на необходимость открыть новые рынки сбыта для немецкой промышленности, обеспечить ее торговому флоту гавани для стоянок и снабжения припасами, принять участие в деле распространения цивилизации и религиозной пропаганды, к чему обязывала Европу ее более высокая культура; но больше всего шуму эти общества поднимали по поводу тех двух глубоких ран, вследствие которых немецкий народ ежегодно лишался такого огромного количества и материальных богатств и людей: ежегодно приходилось покупать за границей на миллиард марок колониальных продуктов, и тысячи эмигрантов покидали родину, навсегда обосновываясь на латинских (южноамериканских) или английских территориях. Мало-помалу эти аргументы подействовали на Бисмарка. Если он не руководил общественным мнением по этому вопросу, то отдался во власть его. Докладная записка от мая 1881 года показывает, что в это время Бисмарк уже не так противился колониальной экспансии. Действуя в духе своей протекционистской эволюции, он предложил целый ряд мер, направленных к развитию немецкой торговли: учреждение крупных пароходных компаний, предоставление различных льгот колониальным предприятиям, а также молодым людям, намеревавшимся поселиться в колониях. В одном отношении, впрочем, он остался верен своей неприязни к колониальным делам: он отвергал всякое непосредственное вмешательство государства — осторожность несколько наивная и притом, как вскоре доказали факты, тщетная.
Придирки со стороны Англии пробудили в Бисмарке дух противоречия: без особого энтузиазма, но неизменно обнаруживая твердость, он не отказывал в своем покровительстве ни одному из смелых авантюристов, захватывавших для Германии владения в Африке и в Океании.
В 1884 году Бисмарк отправил немецкому консулу в Капштадте знаменитую телеграмму с приказом объявить Англии, что Людерицланд находится под немецким покровительством[180]. В то же время внимание Германии обратилось на Океанию. Новогвинейская компания направила экспедицию на этот огромный остров — Новую Гвинею — и на соседний архипелаг (1884); в следующем году германские власти официально вступили во владение Маршальскими островами и захватили Каролинские острова, причем Испания вспомнила о своих правах на эти острова только тогда, когда их у нее уже стали оспаривать. Европа взволновалась. Канцлер обратился к арбитражу папы, и ему не пришлось в этом раскаяться: Лев XIII признал суверенитет Испании, но вместе с тем предоставил Германии морскую гавань в архипелаге и широкие коммерческие льготы. Этого Бисмарку было достаточно для подготовки дальнейшего: 12 февраля 1889 года Испания продала ему за 25 миллионов песет Каролинские и Марианские острова. Таким образом, во всех важнейших пунктах земного шара Бисмарк подготовлял будущее, прокладывал новые пути. В последующие годы руководители немецкой колонизации проявляли больший размах в своих честолюбивых замыслах, добивались более громких успехов, но, быть может, несколько скептическое благоразумие старого канцлера и его медлительность более соответствовали высшим интересам страны, чем грандиозные проекты мировой политики (Weltpolitik) конца XIX века.
Уступая настояниям сторонников колониальной экспансии и не всегда находя в себе силу бороться с увлечениями, иной раз заводившими его дальше, чем он намерен был идти, канцлер, однако, всегда подчинял свои отдаленные приобретения своим интересам в Европе: он был убежден в том, что колонии должны служить плодотворным отвлечением и способствовать расширению влияния, а отнюдь не поглощать все помыслы нации; можно, в случае необходимости, слегка замарать руки, — важно только, чтобы они были развязаны. Более осторожная, чем Франция, — разумеется, потому, что самое географическое положение представляло меньше соблазнов, — Германия до своего окончательного территориального объединения никогда не увлекалась мечтами насчет океана; она сделала свои гавани как бы экстерриториальными, чтобы не, приходилось защищать их и в ущерб армии заботиться о содержании флота. Бисмарку казалось, что близко время, когда сами обстоятельства укажут новую политику и когда Франция явится для Германии полезной союзницей против Англии; он не думал, что старые распри окончательно забыты по обе стороны Вогезских гор; если после 1875 года он и отказался от всяких наступательных планов против Франции, то все еще не слишком доверял благоразумию французов. После 1878 года, как и до этого времени, он прежде всего стремился держать Францию в одиночестве или, по крайней мере, препятствовать тому, чтобы заключаемые ею союзы принимали угрожающий характер.
Чтобы обезопасить себя от России, не прощавшей Бисмарку его измены (на Берлинском конгрессе), он теснее сблизился с Австрией (союз 7 октября 1879 г.). Вильгельм I, плохо уяснявший себе причины этого поворота в политике и преувеличивавший его значение, испугался. Это была последняя размолвка между старым императором и его канцлером. Бисмарк убедил Вильгельма, что Германии выгодно покровительствовать Австрии и, вдобавок, что это — ее долг. Он умело использовал в качестве аргумента немецкое единство, нарушенное с 1866 года и до некоторой степени восстановленное этим союзом. Больше всего он старался уверить императора в лояльности своих намерений; у него, говорил он, нет никаких враждебных замыслов насчет России, он только желает показать ей, что свободен в выборе своих союзников и никого не боится. Он был искренен, хотя говорил довольно резким языком и иногда проявлял раздражение. Придавая немецкой политике новую ориентацию, он не хотел, однако, порывать с прошлым. Когда после смерти Виктора-Эммануила (1878) и занятия Туниса Францией король Гумберт примкнул к германско-австрийскому союзу, одной из главных забот канцлера было успокоить Россию, и он заключил с нею «перестраховку».
Одновременно поддерживать отношения тесной дружбы и сердечного согласия с двумя народами, враждебными друг другу по своим интересам и соперничающими в своих притязаниях, — предприятие довольно рискованное. Бисмарку эта политика удавалась до переворота в Болгарии; в болгарском деле он соблюдал притворную, нарочитую корректность, провозгласил духовную гегемонию России над Болгарией, энергично выступил против немецких свободомыслящих и ультра-монтанов, которые были враждебны царю. Петербургский кабинет не придал веры его заявлениям, и славянофилы возобновили кампанию против него. Действуя довольно бестактно, Бисмарк, посредством одного из тех опасных парламентских маневров, от которых его должна была бы излечить неудача 1876 года, оказал услугу их сокровенным замыслам. Чтобы преодолеть сопротивление рейхстага, в сущности только и ждавшего давления со стороны, Бисмарк воззвал к шовинизму и сумел пробудить чувство ярой ненависти к другим народам; военные кредиты были приняты огромным большинством (11 марта 1887 г.), но страсти с обеих сторон разгорелись настолько, что мир висел на волоске (инцидент с Шнебеле[181]).
Падение генерала Буланже (май 1887 г.) имело следствием некоторое улучшение отношений с Францией. Но враги Бисмарка без труда находили поводы обличать его неразборчивость в средствах; царь продолжал относиться. к нему с недоверием. В ответ на угрозы русской печати канцлер опубликовал союзный договор между Австрией и Германией (3 февраля 1888 г.) и предложил парламенту ряд мероприятий, имевших целью дополнить военную организацию империи; создан был запас второй очереди (Landwehr), в котором солдаты должны были состоять до 39 лет; в ополчении (Landsturm) они числились теперь до 45 лет.
Во время прений Бисмарк произнес свою знаменитую речь (6 февраля 1888 г.), являющуюся как бы политическим его завещанием. Указав на то, что Германия благодаря этим мероприятиям получит силы, необходимые для отражения двойного нападения — на западной и на восточной границе, — он заявил: «Те самые вооружения, которых мы от вас требуем, вынуждают нас вести миролюбивую политику. Это утверждение похоже на парадокс — и, однако, оно справедливо. С такой машиной, какую представляет собой немецкая армия, не предпринимают наступательной войны. В настоящее время возможна только такая война, которая была бы одобрена всеми, кто должен принять в ней участие, иначе говоря — всем народом, война, которая велась бы с таким же воодушевлением, как война 1870 года, когда нам был брошен наглый вызов. О, в таком случае в один миг поднялась бы вся Германия, от Рейна до Мемеля, подобно взрыву порохового. погреба; страна ощетинилась бы штыками, и горе безумцу, который дерзнул бы помериться с этой тевтонской яростью. Я посоветовал бы также другим народам отказаться от их системы угроз; мы, немцы, боимся бога, но, кроме него, мы во всем мире никого не боимся»[182].
Император Фридрих III. Заем в 300 миллионов, потребованный Бисмарком на завершение военной обороны империи, был принят с поразительным единодушием (20 февраля 1888 г.); почти все партии соперничали между собой в проявлении лояльности. Это была последняя радость
