свечей казался он ей сказочным принцем, да еще и раскрасавцем к тому же. Иван, немало смущенный таким вниманием, все-таки закончил свой рассказ и вопросительно взглянул на Калину:
– Тебе решать, жить мне или нет, царевна. Как ты скажешь, так и будет, я теперь в твоих руках.
Калина испугалась и замахала на Ваню:
– Иванушка! Да неужто ты думаешь, что я тебя смогу погубить?
– Не знаю уж, чему верить, – признался он, – тогда, может, и помочь сможешь?
– Помогу, помогу! – едва ли не крикнула царевна. Вовремя опомнилась и шепотом добавила: – Скажу тебе то, чего ты и сам не знаешь. Богатыри-то хоть и спят крепко, да только таких могучих витязей ничем не возьмешь, от любого шороха проснутся, пробудятся. А уж Будислав и вовсе помехой может стать. Хоть отпор и не окажет, да чуть что, заголосит так – весь дворец перебудит. Надо их перехитрить. Бери-ка ты мое покрывало сребротканое, заверни в него птицу-огнецветку, да так, чтобы и пискнуть не сумела.
– Она спит, – удивленно проговорил Ваня. – Подожди, не понял, неужто ты мне такую птицу сама отдашь?
– Отдам, конечно, отдам, – в свою очередь удивилась Калина, – как же можно не отдать? Да и огнецветка не моя, а батюшкина, он за нее и ответ держит, а с меня спроса мало. Зачем мне в светлицу клетку поставил? Думал, видать, эдакой диковинкой меня позабавить, а того не учел, что огнецветка ночью сна не знает, шумит, кричит, никому спать не дает. Вот и стала я по ночам клетку отворять, нехай улетает, куда самой вздумается. Только огнецветка-то улетит, над дворцом покружит, в другие царства-государства наведается, там бед наделает – и обратно в клетку возвращается. Я уж думала сама ей шею свернуть, как уснет, а тут ты пришел, избавитель ты мой!
И Калина протянула к Ване руки с явным намерением обнять, но он ловко увернулся от любвеобильной царевны. Она смутилась.
– Так что ты посоветуешь делать? – как ни в чем не бывало спросил Иван.
– Я думаю, – замялась царевна, – я думаю… Вот какое дело: птица хоть и дремлет сейчас, да долго ли будет дремать? Как пробудится, что делать будешь? Держи ее крепче да ступай быстрее, а богатырей я займу. Будислав так и вовсе на меня глаз положил, с ним как-нибудь справлюсь, заговорю. Мимо братьев его беги во весь дух, авось не пробудятся раньше сроку. А теперь иди!
Калина неслышными шагами подбежала к двери, отворила ее, огляделась по сторонам. Грозные стражи спали, и громкий храп раздавался по всему дворцу. Царевна махнула рукой Ване – скорей, мол, поторопись! Иван, замотав птицу еще и в тяжелое покрывало, обнял Калину одной рукой, легонько поцеловал в щеку и быстро помчался мимо спящий богатырей.
Вдруг из темноты раздался тонкий требовательный голос:
– Стой, кто идет?
Ваня прижался к стене и перестал дышать. Выручила царевна:
– Я это, я, – недовольно протянула она сонным голосом, – что, ужель и из светлицы выйти нельзя?
– Нельзя! – грозно ответил тот же голос. – На то есть приказ твоего батюшки, чтобы без его позволения из светлицы ты, царевна, до утра и казаться не смела!
– А если мне очень надо? – возмутилась Калина, но тут же переменила тон: – Если я хочу повидать одного прекрасного молодца?
– Кого это? – изумленно и ревниво вопросил голос, мигом растеряв всю официальность. – Какого еще молодца?!
– А вот такого, – лукаво усмехнулась царевна, краем глаза наблюдая за Ваней, – такого, верный мой Будислав! Ясноглазого, статного витязя, сильного, как медведь, быстрого, как ветер!
– Да кого же, – взмолился бедный богатырь, – царевна Калина?! Не погуби! Тебе ли не знать, что люблю я тебя пуще себя самого! В ногах готов валяться, сердце из груди вынуть, душу продать!
– Ах, душу, говоришь, – еще хитрее улыбнулась Калина и вплотную подошла к Будиславу, – зачем же такие муки на себя принимать, верный витязь мой?
Она обвила руками шею богатыря и что-то быстро зашептала ему на ухо. По лицу Будислава, слабо освещенному светом из-за приоткрытой двери в царевнину светлицу, видно было, что говорила ему Калина что-то на редкость приятное. Ваня понял, что медлить больше нельзя и стремглав помчался вон из царских покоев. Тем временем разошедшаяся царевна окончательно вошла в роль и, повиснув на шее потерявшего голову Будислава, едва ли не силой втащила его в свою светлицу.
Иван, сжимая под мышкой огнецветку, мчался по коридору мимо дверей в царскую опочивальню. Вторая, третья… вот и дверь, ведущая к черной лестнице. Ваня быстро распахнул ее, увидел Весту и, еще не веря в то, что все обошлось, вскочил на спину волчице. Та без лишних слов встряхнулась и понеслась по лестнице вниз. Чуть ли не кубарем скатилась она по ступенькам, взвизгнула, прищемив лапу в какой-то щели пола, прошмыгнула мимо всех людских помещений и, уже видя перед собой дверь, ведущую на улицу, вдруг остановилась.
– Слышишь что-нибудь?
– Нет, ничего, – выдохнул Ваня, – а что?
И услышал.
Весь дворец словно превратился в огромный колокол: стены, окна, двери, колонны – шумело, звенело и стучало. Яркий белый свет залил все кругом. Веста, воя, металась по каким-то коридорам и переходам, натыкалась на стены, скулила и взбрыкивала так, что Ивана порядочно растрясло. Внезапно проснулась птица, пару раз тоненько пискнула и вдруг взвыла страшным голосом, да так, что Ваня, опешив, не удержал ее в руках, выронил, упал следом и, ничего не видя перед собой, слепо шарил руками в слабой надежде на то, что птица не вырвалась из покрывала и лежит где-то рядом. Вместо птицы он наткнулся на чьи-то огромные сапоги, изумленно охнул и тут же взлетел в воздух, поднимаемый сильной рукой. Он почувствовал, что его куда-то ведут, толкая в спину, потом несут, взявши за руки и за ноги, бросают на пол…
– Встать!
