— Одевайся…
Илья выполняет это с величайшим удовольствием. Бок и ребра сильно болят. Рот полон крови, с подбородка по шее за разорванный воротничок сорочки бежит теплая струйка.
— Быстрее, скотина! — крикнул подкомиссар, сжимая кулаки. Шнуровать ботинки он не дал, заметив ремень, грубо выдернул его, кинул в угол комнаты. Илья с тоскою посмотрел на куртку. Ее уже невозможно одеть: воротник отпорот, рукава и подкладка вывернуты и оторваны. Низенький подкинул ногой лежащее на полу кашне туда же, в угол, вслед за курткой и ремнем.
— Говорить будешь или сначала дать тебе зарядку, какая не снилась ни Христу, ни его матери?
— Буду говорить, конечно, господин начальник, — ответил Илья, склонив голову набок, будто удивляясь такому вопросу.
— Так вот, если хочешь остаться живым, — но запомни я не шучу, — ты должен рассказать, с каких пир состоишь в коммунистической партии, с кем связан, где они живут или работают, какие поручения выполнял… Ясно?
— Ясно, господин начальник. Конечно, ясно. Но я не знаю, что говорить… Какие дела вы мне хотите навязать? Никого, кроме тех, кого знаю по работе в гараже «Леонида», по пансиону, где живу, в авиации, куда намеревался поступить, я не знаю…
При этих словах низенький пришел в бешенство и вновь осыпал Илью градом ударов.
— Я буду жаловаться его величеству! — закричал Илья.
— Перестань! Не смей упоминать имя его величества, бестия большевистская! — подкомиссар тряс Илью за ворот рубашки. — Будешь говорить или я тебя в порошок сотру, бестия! Убью! Слышишь?
Жалкая гримаса, исказившая лицо Ильи, говорит, что этот парень готов не только все рассказать, но и служить покорно всю жизнь. На крики и угрозы разъяренного полицейского он кивает головой, хлопает глазами и, в знак «безусловного согласия» с господином начальником, кланяется чуть ли не всем телом. Однако его ответы не устраивают подкомиссара.
Тот, что в штатском, продолжал молчать, словно происходящее его не касалось. Лишь скулы на его сухом желтом лице то и дело вздрагивали.
— Знай, если не будешь говорить, тебе живым отсюда не выйти! Пороть буду, пока душу не отдашь… Я не шучу! — пригрозил низенький.
Томов облизал окровавленные губы.
— Ты слышишь, или я разговариваю с этими стенами?.. — кипятился подкомиссар.
— Конечно, буду говорить господин начальник. Но я просто не знаю, что вы хотите от меня, — Томов чуть не плакал.
— С кем ты знаком? — несколько снизил тон полицейский.
Илья перечислил работающих в гараже. На минуту мелькнула мысль — не называть Захарию. Но тут же сообразил, что так он только скорее навлечет подозрение: нельзя выделять Илиеску из других товарищей по работе…
— В гараже всех назвал?
Томов утвердительно кивнул головой.
— А Илиеску этот кем работает?
— Механиком работал, господин начальник, — покорно ответил Илья. — Но сейчас его нет в гараже…
— А где он?
— Бог его знает… Слух такой, будто полиция его разыскивает, и он куда-то скрылся. Но правда ли это или так болтают — не знаю.
— Когда видел последний раз Илиеску?
Илья задумался. «Неужели Вулпя донес, что видел меня с Захарией тогда в диспетчерской?»
— Давненько, господин начальник…
— Как давно, говори, бестия, или убью! Понимаешь? Убью, как собаку! — низенький бросился к шкафу, достал резиновую дубинку. Она намного длиннее той, что носят постовые. Удары сыпались один за другим. Кажется, нечем дышать…
— Господин начальник, спасите! Я ничего не знаю, клянусь! За что вы меня убиваете? — взывал Илья к сидящему за письменным столом. Но в ответ вновь удары и ругательства. Вскоре Илья уже ничего не слышал и почти ничего не чувствовал. Ему казалось, будто его погрузили в воду, так холодно и мокро, хотя все тело жжет. Дышать стало очень тяжело. «Наверное я умираю…» — подумал он, но постепенно начал ощущать боль. Его облили водой, и он открыл глаза: перед ними темные брюки и суконные боты. Хотел поднять голову, посмотреть, кто это, но не смог: кружилось, в ушах тарахтело, словно там работали шестерни мотора. Кто-то сказал:
— Вы посмотрите лучше. Может быть ошибаетесь?
Голос почему-то показался Илье знакомым. Его прервал другой:
— Нет, господин инспектор, не ошибаюсь, он самый!.. Хоть видел его всего два раза, но не запомнить эту рожу и его буйвольский затылок трудно. Я еще тогда писал в докладной… Вы сравните, если сомневаетесь. Там указаны его приметы… А сегодня утром, как только увидел его на площади святого Георгия, сразу узнал. Он зашел в сапожную мастерскую…
Теперь Илье все ясно. Это говорил Лика. Он выследил его.
— Ну, смотри… Если это он, то я из него выкачаю не только всю память с мозгами, — услышал Илья голос низенького. Но тут снова донесся тот же знакомый голос. Илья приоткрыл глаза и со стоном повернул голову в ту сторону, откуда он слышался:
— Хорошо… Пока идите… Мы вас вызовем.
Оказывается, это говорил тот сухощавый с траурной ленточкой на лацкане. Но почему же его голос кажется таким знакомым? Где он мог его слышать?
— Надо немедленно сделать обыск у него дома, а самого пока — в подвал. Придет в себя — образумится, — снова услышал он голос штатского. «Немедленно», — кто же произносил это слово с такой же интонацией? — вновь старался вспомнить Илья.
Кто-то попытался его приподнять, но, видимо, одному это было не под силу, и его снова отпустили на пол. Стараясь сдержать стон, Илья приоткрыл один глаз и увидел перед собой здоровенный ботинок полицейского.
— Погоди! Он, кажется, приходит в себя, — услышал Илья голос коротышки. — Обдай-ка его еще разок…
Немного спустя Илья открыл глаза. Полицейский с трудом поднял его и усадил на стул. Голова кружилась, тело ныло, и все вокруг то прояснялось, то окутывалось туманной пленкой. Хотелось кричать, кричать, сколько есть сил: «Смотрите вот она свобода! Вот ради чего мы в школе и лицее дважды в день пели «Да живет наш король в мире и почете!» Вот она счастливая жизнь в Великой Румынии!»
Штатский обернулся к низенькому:
— Сходите к господину Ионеску и передайте, пусть он немедленно съездит к нему и произведет тщательный обыск… А вы вернитесь и продолжайте…
Низенький вышел. Илья смотрел на штатского и никак не мог понять, почему же его голос ему кажется знакомым. Где он мог его слышать? Худой, сухощавый, в трауре… Наверное, кто-нибудь у него умер: жена или сын… А может быть, дочь, как у того Солокану. Илиеску говорил, что Солокану худой, желтый. Вот и этот такой же… Но голос, голос! «Немедленно!»… Да! «Немедленно уходите!» — Кто-то именно эти слова и этим голосом сказал Захарии тогда в гараже… Он?.. А что если это и есть Солокану? Траур по дочери, а сам черствый!..
Томов с трудом выдавил из себя:
— Господин начальник… простите… ваша фамилия не Солокану?..
— А ты откуда меня знаешь? — не поднимая глаз, спокойно спросил сухощавый.
«Значит, правильно это он!.. Почему же меня бьют?» — подумал Илья.
Держащий Томов а полицейский растягивает рот в заискивающую улыбку:
— Ваш старый клиент, должно быть, господин шеф…
— Ты что, бывал уже у меня?
— Нет, — чуть слышно ответил Томов.
