перестраивались пешие фуллблудсы – природные шведы. Роты драгун вздели клинки, с криком рванулись через лесной прогал. Навстречу торопливый фузейный треск, посвист пуль, – но русская конница не отвернула, во весь опор врезалась меж неприятельскими войсками.
Стрельба замирала – сошлись грудь в грудь, бой распался на множество яростных схваток.
Запела труба, созывая раскиданные по лесу плутонги. Чуть собрались и построились – появился светлейший, вокруг него, будто впаянные в седла, гарцевали именные эскадронцы, держа приспущенные вражеские знамена. Навстречу князю вышагивал, как заведенный, швед при генеральском шарфе, следом вытягивалась длинная колонна кирасир, – Шлиппенбах опустился на колено, вынул шпагу, подал Меншикову.
– Вива – а-а-ат! – рявкнули ряды.
От реки набежал ветер, пыль с гарью отнесло в сторону и перед юго-западным фасом ретраншемента – в каких-то ста саженях – возникло правое крыло шведского войска, разгоряченное погоней за конницей Боура, перепутавшее конный и пеший строй.
Громовито бабахнули медножерные – едва ли не половина вновь созданного пушечного полка; зачастили мортирцы государевой бомбардирской роты, рассыпался бой мелкого ружья. Шведы, в упор обожженные картечью, ослепленные разрывами гранат, опешили, сгрудились, подпираемые задними рядами. И еще не умолкло эхо в перелесках, как ударил очередной залп, длиннее первого. Сотни тел в блекло-синем и голубом испятнали подступы к валу. Недавние преследователи, исторгнув дикий вопль, врассыпную покатились на тот край поля. Какое там атаковать русскую кавалерию, унести бы свои ноги, и подальше. Куда не достигает огонь петровского ретраншемента, который вдруг выплыл крутыми откосами в двухстах шагах. Скорее прочь, скорее в спасительный Будищенский лес, где темнеет квадратами королевская гвардия….
Войска тремя потоками выступали из лагеря, веером расходились по полю. У ворот ретраншемента в полном облачении стояли церковные причты, окропляя солдат святой водой. Слитно грохотали барабаны.
Петр, волнуясь, объезжал шеренги, вот они, любимые усачи, с коими затевал когда-то игры младенческие. Долгая дорога пройдена ими, в девять огненно-грозных лет.
Шведы сыграли марш. Тронулись. Оглушительно взрокотали барабаны, запели гобои и флейты. Русские гулкой поступью пошли навстречу врагу.
Армии сближались. Оставалось 30 саженей, когда из интервалов русской пехоты рявкнула полковая артиллерия. Пронзительно засвистела картечь, запрыгали раскаленные ядра, кромсая геометрическую стройность шведских колонн, прошибая в них длинные просеки. Гром повис над полем.
Ободряемые выстрелами своих немногих орудий, поставленных у леса, шведы все-таки преодолели опасное пространство, подступили вплотную, и фузейный огонь тысячами встречных взблесков разлился на версты вправо и влево. Пыль взгустилась невпроворот, взмыло громкое разноголосье – передние шеренги той и другой стороны схлестнулись в штыковой атаке…..
Напор королевских войск не ослабевал. Русские отвечали ударом на удар. Падали убитые, задние заступали на их место, принимая врага на штык, действуя прикладом. Чуть прогнулись было гренадеры, приметные по черным каскетам, но с фланга их незамедлительно подкрепили семеновцы, оттеснили ретивых зидерманландцев.
Дела принимали крутой оборот. Четыре батальона шведской пехоты враз обрушились на головной новгородский батальон, вломились меж рядами, разваливая их надвое, устрмились дальше, ко второй линии. Солдатский строй, рассеченный ударным клином, яростно огрызаясь, таял как воск. «Сеегер!» – гремело торжествующе. В пробитую брешь вливались новые и новые волны сине-голубых, за ними почти впритык – плыли штандарты королевской гвардии. Еще немного, и левое крыло русских будет отсечено от центра, и повторится то, что произошло рано поутру с колоннами Шлиппенбаха и Росса.
Страшный Петров крик остановил бегущих, обратил их лицом на запад, и тут же в открытый неприятельский фланг врезались загодя посаженные на коней преображенцы, шедшие с Петром, замолотили палашами, прорываясь навстречу ингерманландцам, которых привел Меншиков. К острию вражеского клина скорым шагом подходил второй новгородский батальон, обок с ними – облепленные рекрутами– выкатывались пушки. Первая и вторая шеренги новгородцев опустились на колено, дали залп, их стоя поддержали третья и четвертая, следом ударила в упор картечь.
Упландцы и кальмарцы, атакованные с трех сторон, заметались, затоптались на месте, открыли беспорядочный ответный огонь, и тоже в упор.
Линии шведов и русских сплелись в один гигантский клубок, пороховая гарь занавесила полнеба.
Драгунские крылья русских, сковав боем рейтарскую и кирасирскую кавалерию, своими крайними полками выносились все дальше в охват. Рев сгустился, штыковая свалка прихлынула вплотную, закипела вокруг. На глазах умирала гвардия, сдавленная русскими, шаг за шагом пятились остроготцы, далекарлийцы, зидерманландцы. Все рушилось. Начиналось бегство врассыпную. Русские драгуны, казаки, калмыки с разных сторон врубались в полуокруженное королевское войско, и шведы, потеряв строй, обезумев, искали спасенья в лесной чаще, в балках и оврагах; отдельные группы прорывались вдоль опушки на юг, надеясь укрыться за брустверами осадных траншей. Побросав ружья, понуро стояли пленные. Кто сопротивлялся– падал под палашами и кривыми саблями.»
Позднее, в русском плену, Полтавскую битву в дневнике описал шведский первый министр граф Пипер:
«Вечером, когда было темно, армия выступила в трех колоннах и двинулась к неприятельскому лагерю. Перед восходом солнца колонна, в которой находился король, после некоторой заминки в ожидании соединения с другими колоннами, атаковала укрепления и сразу же овладела ими, отогнав напавшую на нас кавалерию противника.
После этого мы ждали два часа, а может, и более, генерал-майора Росса с колонной. Между тем неприятельская кавалерия, обращенная нашей в бегство, повернула кругом и присоединилась к своей пехоте. Некоторое время спустя ко мне подошел канцелярский советник Хермелин и сообщил, что неприятель выступил против нас с намерением атаковать и находится от нас на расстоянии нескольких мушкетных выстрелов.
После этого я сел на коня и, увидав приближающегося противника и нашу еще не выстроившуюся в боевой порядок армию, сказал Хермелину: «Господь Бог должен сотворить чудо, если на этот раз все кончится для нас благополучно.» Я нашел нашу кавалерию в большой конфузии и в такой давке, что я не смог проехать; задние напирали и давили на передних. Увидев это, я повернул искать короля среди пехоты, но нашел, что та уже давно ушла со своих позиций, а на ее месте появилось огромное каре неприятеля, и если бы меня вовремя не предупредил один офицер, я бы угодил в руки русских.
Я поворачиваю коня в надежде найти короля, но не могу проехать, потому что в этот момент наша кавалерия пускается в бегство. Моя лошадь упала вместе со мной и, обнаружив, что я остался один, стал спрашивать, где находится обоз, пока один из пробегавших, майор Бер, не сказал, что проведет меня туда, но вместо этого он привел меня к Полтаве, где меня ожидала большая опасность в виде казаков.»
Новобранцы собирали убитых русских воинов, перевязывали раненых. Вечером длинного летнего дня Полтавской победы Петр провел смотр своих героев-победителей. Сказав им свое царское слово – благодарность:
«Здравствуйте, сыны Отечества, чады мои возлюбленные! Потом трудов моих создал я вас: без вас государству, как телу без души, жить невозможно. Вы, имея любовь к Богу, к вере православной, к Отечеству, славе и ко мне, не щадили живота своего и на тысячу смертей устремлялись безбоязненно. Храбрые дела ваши никогда не будут забвенны у потомства.»
Великий русский историк С.Соловьев писал:
«Усталые, волнуемые не испытанными никогда ощущениями, царь, генералы и офицеры после молебна сели в палатках обедать. Светлое чувство неизмеримой радости не допускало никаих темных чувств: всех сюда! – и пленных шведских генералов усадили тут же за стол.»
Утром 28 июня Петр отправил А.Меншикова в погоню за Карлом. Сам царь-победитель возглавил погребение павших русских воинов. На насыпанном высоком кургане, ставшем братской могилой, после прочувствованной речи Петр поставил крест с надписью: «Воины благочестивые, за благочестие кровью венчавшиеся; лето от воплощения Бога 1709, июня 27 дня».
