обозначают собою нечто. Но если бы ты спросил о самих обозначаемых ими вещах, как называется или какое носит имя в отдельности каждая из них, я не мог бы дать тебе другого ответа, кроме того, что это части речи, которые не называются именами, но которые, как вижу, мы имеем все основания называть именами.
Августин. А не опасаешься ли ты, что найдется человек, который расшатает эту нашу аргументацию, сказав, что апостолу следует приписывать авторитет не слов, а предметов, а поэтому основание нашего убеждения не столь уж и твердо, как нам это кажется. Ведь не исключено же, что Павел, хотя он жил и учил самым правильным образом, однако, когда сказал: 'в Нем было 'да', выразился неточно, тем более, что и сам он признает себя неискусным в слове (2 Кор. XI, б). Как бы, по-твоему, следовало нам опровергнуть этого человека?
Адеодат, Не имею ни малейшего понятия, а потому прошу тебя отыскать среди мнений людей, обладающих наивысшими знаниями, какое-нибудь подтверждение нашим умозаключениям, дабы опираясь на должный авторитет нам было легче двигаться дальше.
Августин. Неужели тебе нужны еще какие-либо авторитеты, помимо простого здравого смысла, с помощью которого мы доказали, что каждой из частей речи что-нибудь да обозначается, а следовательно и называется; если же называется, то и именуется, а если именуется, то именуется непременно именем? Это весьма легко подтверждается при сопоставлении различных языков. Ведь если бы ты спросил: как у греков называется то, что у нас называется словом 'кто' – тебе ответят так; как называется у них то, что у нас называется 'хочу', – ответят фЕХсо; как называется у них то, что у нас называется 'хорошо', – ответят каХтаС,; как называется у них то, что у нас называется 'написанное', – ответят то уеурац-nevov; как называется у них то, что у нас называется 'от', – ответят апо; как называется у них то, что у нас называется 'увы', – ответят oi; во всех этих случаях вопрошающий не имел бы права употреблять местоимения 'что', если бы перечисленные мною части речи не были именами. Итак, если оставив в стороне авторитеты ораторов мы можем доказать, что апостол Павел выразился правильно, то зачем нам искать человека, чей авторитет подтверждал бы наше мнение? Но чтобы кто- нибудь, тупой или бесстыдный, не продолжал настаивать на своем и не стал утверждать, что он может подчиниться разве только тем авторитетам, которые общим мнением признаются законодателями языка, то скажи, что может быть из написанного по-латыни превосходнее сочинений Цицерона? А между тем, в своих знаменитых речах, известных под именем 'Верресовских', он предлог coram, хотя и использует его в том месте в качестве наречия, называет 'именем'. Возможно, пожалуй, что я понимаю это место не слишком хорошо, и что в другом случае оно или мною, или кем-нибудь другим может быть изъяснено и иначе, но есть и такое, против чего, думаю, нельзя ничего возразить. Знаменитейшие учителя диалектики говорят, что полная мысль, которая может утверждаться или отрицаться, состоит из имени (существительного) и глагола, – такую мысль в одном месте своих сочинений Туллий (Цицерон) называет предложением, – и что, коль скоро есть третье лицо глагола, то при нем, говорят они, необходимо должен быть именительный падеж имени (существительного). И они говорят это справедливо. В самом деле, если ты рассмотришь следующие, например, выражения: 'человек сидит', 'конь бежит', то, полагаю, признаешь, что эти выражения суть два предложения.
Адеодат. Признаю.
Августин. А замечаешь ли, что в каждом из этих двух предложений есть свое особое имя, в одном – 'человек', в другом – 'конь', а равно – и особый глагол, в одном – 'сидит', в другом – 'бежит'?
Адеодат. Конечно, замечаю.
Августин. Значит, если бы я сказал только: 'сидит' или 'бежит', ты имел бы право спросить у меня 'кто' или 'что' с тем, чтобы я ответил 'человек', или 'конь', или 'животное', или что-нибудь еще в этом роде, дабы присоединенное к глаголу имя могло восполнить предложение, т. е. ту мысль, которая может утверждаться или отрицаться.
Адеодат. Понимаю.
Августин. Теперь представь, что мы видим нечто слишком далекое и точно не знаем, животное ли это, или камень, или что иное; а я сказал бы так: 'Это животное, поскольку – человек'. Не сказал бы я нелепость?
Адеодат. Безусловно, но ты выразился бы правильно, если бы сказал: 'Это животное, если оно – человек'.
Августин. Ты совершенно прав. Итак, в твоем выражении мне нравится 'если', нравится оно и тебе; но и тебе, и мне не нравится в моем – 'поскольку'.
Адеодат. Согласен.
Августин. Смотри же теперь, полные ли предложения представляют собою следующие две мысли: нравится – 'если', не нравится – 'поскольку'.
Адеодат. Совершенно полные.
Августин. Укажи-ка, что тут – глаголы и что – имена.
Адеодат. Глаголы – 'нравится' и 'не нравится', а имена – что же другое, как не 'если' и 'поскольку'?
Августин. Значит, достаточно доказано, что два союза суть и имена?
Адеодат. Совершенно достаточно.
Августин. Не можешь ли ты теперь и сам, опираясь на то же правило, делать нечто подобное и с прочими частями речи?
Адеодат. Могу.
Глава VI
О знаках, обозначающих самих себя
Августин. Перейдем теперь к другому предмету. Скажи, не представляется ли тебе, что все имена суть названия, а все названия – имена, подобно тому, как мы признали, что все слова суть имена, а имена – слова?
