наблюдательный. Единственное, что было нового, то есть о чем можно сказать, что это новое, — приехал брат одного из канадских пасторов. Молодой такой мужик, не похож на священника.
— А когда он приехал?
— Месяц назад, — ответил Ореха. — На прошлой неделе он был в Шанхае. Я отвозил его в аэропорт.
— Как его зовут?
— Тони. Фамилии я не знаю.
Ореха почесал лысину, пытаясь припомнить еще какие-нибудь детали. Потом встал, сходил за чайником и налил нам еще кипятку в чашки.
— Где он ночует?
— С ними, в домике для гостей.
— Понаблюдай за ним, пожалуйста, — сказал Чжэн повелительным тоном. — Про то, о чем мы говорили, — никому ни слова. Понятно?
— Да, да, ни слова.
Потом Ореха подошел к Чжэну и сказал ему тихо:
— Ты что-нибудь о моем деле знаешь?
— Я им занимаюсь.
Когда мы вышли из хибарки, пекинский воздух показался мне чистым, как океанский бриз.
— Какая проблема у Орехи?
— Я прошу прощения, но это конфиденциальная информация.
— Ну, не важно. — Я пожал плечами.
Мы вернулись в машину. Небо стало приобретать сиреневатый оттенок. Казалось невероятным, но мы пересекали улицу за улицей до тех пор, пока не наступила ночь. Вскоре Чжэн остановил машину и указал мне пальцем на какое-то здание. Здание, где все окна светились.
— Ваша гостиница, — пояснил он. — Идите пешком. Будет неудобно, если я довезу вас до дверей. Завтра возьмете такси и покажете водителю эту карточку. Жду вас в десять утра.
Прогуливаясь по окрестностям озера Бейхай, Гисберт Клаус дал некоторый отдых своей душе гуманитария, измученной открытиями, тайнами и загадками. Он любовался цветами лотоса, следил взглядом за лодками влюбленных, которые кружились по поверхности воды, рассматривал прибрежный тростник. На набережной было много зелени и традиционные дома с крышами из желтого фарфора; в центре же, на островке, куда можно было попасть по мраморному мостику, находился маленький холм. — Нефритовый холм с белой пагодой, в тибетском стиле, откуда открывался величественный вид на Пекин: башни императорского дворца, здания ЦК коммунистической партии, небоскребы и шпиль телебашни. Это красивое место располагало к размышлениям. Любуясь панорамой, Гисберт почувствовал странный жар в груди. Любовь. Он мало времени провел в Пекине, но уже любил этот город.
В парке дул свежий ветерок, шумели дубы и кедры. Гисберт лег на траву, чтобы поразмышлять, но через несколько минут заснул спокойным сном.
Ровно в шесть он явился на встречу с букинистом.
— Профессор, — поприветствовал его букинист. — Для меня большая честь принимать вас во второй раз. Ваше присутствие в этой скромной книжной лавке делает нам честь. Прошу в кабинет.
Кот одним прыжком оказался на руках у хозяина. Зверек знал: если дать тому уйти, его оставят за дверью. Хозяин снова пригласил Гисберта на чашечку чая.
— Надеюсь, вы остались довольны вашей вчерашней покупкой, — сказал букинист.
— Даже очень, — ответил Гисберт Клаус. — Я хотел еще раз поблагодарить вас. Всю ночь провел, рассматривая приобретения, наслаждаясь запахом бумаги и переплета. Книги — это очень красивые предметы.
— Я такого же мнения, поэтому и владею книжным магазином, — ответил тот, поглаживая кота. — Я вырос среди книг, потому что отец был профессором философии в университете. Это было очень давно. Японцы заняли Маньчжурию, а в Пекине все, включая моего отца, были за Гоминьдан.[3] Коммунистические восстания гремели далеко на юге. Наша страна велика, профессор.
— Вы помните то время? — спросил Гисберт.
— Мне шестьдесят восемь лет, но у меня хорошая память.
Хозяин поднял глаза. Он глядел в одну точку на потолке, но не видел ее. Он вспоминал.
— Я вступил в войска Гоминьдана, чтобы сражаться против японцев, когда Мао и Чан Кайши объединили свои силы. Потом война в Европе закончилась, Япония капитулировала. Именно тогда начался Великий поход. Никто и рисового зернышка не давал за Мао и его армию, составленную из крестьян- голодранцев, но я им симпатизировал. В первый раз у кого-то была государственная идея, которая совпадала с моей. Нужно было создать современную нацию. Я поехал в Хинан. Мне удалось пересечь линию фронта, я работал преподавателем на территории, освобожденной Красной Армией. Потом поверженный Чан Кайши покинул Пекин и бежал на Тайвань. Благородные бежали вместе с ним, а мы основали нашу республику. И дня не проходит, чтоб я не вспоминал гордость, которую испытал в тот год первого октября. Я вас утомил?
— Ни в коей мере, — сказал Гисберт. — Я знаю историю, но услышать о событиях от вас — честь для меня.
— Вы очень любезны. Как я уже говорил, моей мечтой были книги, и вот я открыл книжную лавку. Но тут начались трудности. Мы были очень бедны. Люди умирали от голода, я чувствовал себя ненужным. Тогда я закрыл магазин и пошел работать вольнонаемным в сельскохозяйственный кооператив. Позже, во время культурной революции, на меня донесли. Кто-то вспомнил, что я держал книжную лавку, и однажды ночью красные солдаты арестовали меня. Мне повезло, меня всего лишь задержали на несколько месяцев. После тюрьмы отравили в исправительную колонию, и там я провел семь лет — семь долгих лет без книг, профессор. Мое лекарство было простым: вспоминать прочитанное. Каждую ночь я перечитывал в уме какую-нибудь книгу, так я смог все выдержать. Наконец меня посчитали исправившимся и позволили вернуться в Пекин. В начале восьмидесятых мне удалось открыть этот книжный магазин. Я ограничивался тем, что продавал коммунистическую литературу и работы партийных авторов, но получал много книг от простых людей, тех, что сохранили их и хотели продать. Так я смог снова собрать библиотеку. Сейчас все изменилось. Власти контролируют списки книг, но стали более снисходительны. Каждое утро я дрожу от нетерпения, представляя, что мне принесли мои клиенты. Мне нравится наблюдать, как покупатель уходит, довольный покупкой; но еще больше мне нравится наблюдать, как какой-нибудь бедный человек приносит пакет, завернутый в газетные листы, разворачивает передо мной на прилавке и начинает рассказывать, что дедушка умер и оставил ему библиотеку, что они собираются продавать дом и что места для книг больше нет. Забавно, профессор, но у большинства людей, которые собирают библиотеки, наследники не интересуются книгами. Я нахожу это трагичным.
— Согласен, — сказал Гисберт. — Ну, со мной, во всяком случае, такого не случится, потому что у меня нет ни детей, ни племянников. Моими наследниками будут читатели библиотеки Гамбургского университета.
— Им очень повезло, — ответил букинист, вставая. — Простите, профессор, но я только что сообразил, что происходит нечто необычное: мы не представились друг другу. Мое имя — Чен Бяо.
Он протянул руку.
— Гисберт Клаус.
После этого букинист снова сел на свое место.
— Вчера вечером я говорил по телефону с моим коллегой из Шанхая, — продолжил он. — Возможно, на будущей неделе тот получит еще одну книгу Ван Мина. Я знаю обо всем, что есть интересного в книжных магазинах Пекина, и могу вас уверить — только чудом вы здесь можете найти что-нибудь новое для себя.
Гисберт поблагодарил хозяина за хлопоты и стал наблюдать за котом. Он потягивался, глаза были закрыты.
— То, что вы вчера мне поведали, — отозвался профессор, — пробудило во мне любопытство.
