– Если я тебе скажу, что вообще есть не хочу, ты очень будешь злиться?
– Я стал готовить еду, чтобы отвлечься. Если тебе это не нравится, просто не ешь.
– Я выпью кофе и посмотрю, как ты будешь есть.
– Договорились, – улыбнулся он.
Он стоял, глядя на меня, и вид у него был грустный. Потерянный. Если ты человека любишь, его не надо делать несчастным. Есть где-то такое правило или должно быть.
– Ты расчесал волосы.
– Ты же любишь, когда они свободно лежат.
– Как и этот мой любимый свитер, – сказала я.
– Правда?
В его голосе слышалась тень поддразнивания. Я еще могу вернуть светлое настроение. Можем еще провести прекрасный вечер. Мне решать.
Я глядела в его большие карие глаза, и мне этого хотелось. Но врать ему я не могла. Это было бы хуже, чем жестоко.
– Просто как-то неловко получается.
– Я знаю, ты меня извини.
– Прекрати извиняться. Это моя вина, а не твоя.
Он покачал головой:
– Ты не властна над своими чувствами.
– Первый инстинкт у меня был – все бросить и бежать. Никогда больше с тобой не видеться. Не говорить. Не касаться. Ничего.
– Значит, ты этого хочешь. – Голос его звучал чуть придушенно, будто эти слова очень дорого ему стоили.
– Чего я хочу – это тебя. Я только не знаю, могу ли я вынести тебя целиком.
– Мне не надо было делать предложение, пока ты не видела, что я собой представляю.
– Я видела Маркуса и его банду.
– Это не то ведь, что видеть, как я сам превращаюсь при тебе в зверя?
– Нет, – ответила я после паузы. – Не то.
– Если ты можешь позвать кого-нибудь с тобой посидеть, я уеду. А то ты сказала, что тебе нужно время, а я практически въехал в твою квартиру. Я слишком напорист.
– Это да.
– Я боялся, что тебя теряю.
– Напором здесь не поможешь, – сказала я.
– Согласен.
Я глядела на него в темной квартире. Свет падал только из кухни. Обстановка могла быть – должна была бы быть – очень интимной. Я всем всегда говорила, что ликантропия – это просто болезнь. Дискриминация ликантропов незаконна и безнравственна. Во мне этих предрассудков нет, как я всем говорила. Глядя в мужественное, красивое лицо Ричарда, я знала, что это неправда. Есть у меня предрассудки. Предрассудки против монстров. Да, они вполне могли быть среди моих друзей, но ближайшие подруги – Ронни и Кэтрин – у меня были людьми. Монстры вполне годятся в друзья, но чтобы их любить – нет. Чтобы спать с ними – нет. Я на самом деле так думаю? Я на самом деле такая?
Я не хотела быть такой. Я сама поднимаю зомби и убиваю вампиров. Не такая я чистюля, чтобы бросать камни.
Я придвинулась.
– Обними меня, Ричард. Просто обними.
Он охватил меня руками. Я завела руки ему за спину, прижавшись лицом к груди. Я слышала, как бьется его сердце, сильно и быстро. Он был рядом со мной, я слышала его сердце, вдыхала его дыхание. На миг мне стало спокойно. Так было когда-то, до того, как погибла моя мать. Детская вера, что ничего с тобой не может случиться, пока мама и папа так крепко тебя держат. Глубокая вера, что они могут сделать так, чтобы все было хорошо. В руках Ричарда мне на краткий миг почудилось то же самое, хотя я знала, что это неправда. Да это и в первый раз было неправдой – смерть моей матери это доказала.
Я отодвинулась первой, он не попытался меня удержать. И ничего не сказал. Если бы он сказал что-то, хоть отдаленно напоминающее сочувствие, я бы разревелась. Нет, этого нельзя. К делу.
– Ты не спросил, как прошло дело с Жан-Клодом.
– Ты чуть не взъелась на меня, когда вошла. Я подумал, что если начать с порога задавать вопросы, ты на меня гаркнешь.
Кофе он сделал сам. Не менее двух очков в его пользу.
– Я на тебя не злилась, – возразила я, наливая себе кофе в детскую чашку с пингвином. Что бы я там ни носила на работу, а эта – моя любимая.
– Злилась, злилась.
– Хочешь кофе?
– Ты же знаешь, я его не люблю.
Как можно доверять мужчине, который не любит кофе?
– Надеюсь, ты когда-нибудь образумишься.
Он стал накладывать себе еду на тарелку.
– Ты точно не хочешь?
– Нет, спасибо.
На тарелке были коричневые кусочки мяса в коричневом соусе. От их вида меня затошнило. Мне случалось есть и позже, чем сейчас, но сегодня еда не вызывала у меня положительных эмоций. Может быть, дело в ударе головой о бетон.
Я села на стул, подтянув колено к подбородку. Кофе был “Винесс” с корицей, из моих любимых сортов. Сахар, настоящие сливки – и лучше не придумаешь.
Ричард сел напротив, наклонил голову и произнес над своей едой благодарственную молитву. Он принадлежит к епископальной церкви, я не говорила? Если не считать мохнатой его составляющей, он мне идеально подходит.
– Расскажи мне, пожалуйста, что было у Жан-Клода, – сказал он.
Отпивая кофе, я старалась составить сокращенную версию. То есть такую, которую Ричарду не будет неприятно услышать. Ладно, то есть правду.
– Он на самом деле принял эти новости лучше, чем я думала.
Ричард поднял голову от тарелки, застыв с ножом и вилкой в руках.
– Он это хорошо принял?
– Я такого не говорила. Он не полез на стену и не бросился убивать тебя на месте. То есть воспринял лучше, чем я ожидала.
Ричард кивнул, глотнул воды и спросил:
– Он грозился меня убить?
– О да. Но было так, будто он этого ожидал. Удовольствия ему это не доставило, но и не застало врасплох.
– И он собирается попытаться меня убить? – спросил Ричард очень спокойно, прожевывая мясо в коричневом соусе.
– Нет, не собирается.
– Почему?
Хороший вопрос. Интересно, как он воспримет ответ.
– Он хочет встречаться со мной.
Ричард перестал есть. Он просто сидел и смотрел на меня. Когда к нему вернулась речь, он выговорил:
– Он – что?
– Он хочет получить шанс за мной поухаживать. Он сказал, что если не сможет месяца за три-четыре покорить мое сердце, то оставит это дело. Даст нам идти своим радостным путем и вмешиваться не будет.
