проверила дверной замок. Ричард его оставил открытым – беспечность.
Что теперь делать? Я привыкла, что мой дом – моя крепость. Я сюда прихожу и отбрасываю весь внешний мир. Остаюсь одна. Я люблю быть одна. Мне надо остыть, собраться и подумать, как ему сказать, что у нас с Жан-Клодом свидание.
– Ужин не остынет, если я сначала отмоюсь?
– Я смогу все разогреть, когда ты будешь готова. Обед спланирован так, чтобы не испортился, когда бы ты ни пришла.
– Отлично. Тогда я пошла мыться.
Он повернулся ко мне, обрамленный светом. Волосы он завязал назад, но они спадали длинными волнистыми прядями. Свитер у него был темно-оранжевый, отчего кожа, казалось, подсвечена золотым солнцем. На нем был передник с надписью “Миссис Митпайз”. У меня своего передника нет, а если бы и был, я бы точно не выбрала себе передник с эмблемой “Суини Тода”. Мюзикл про каннибалов для кухонного передника... Да, конечно, но все же...
– Так я пойду мыться.
– Ты уже говорила.
Я повернулась на каблуках и направилась в спальню. Не бегом, хотя меня сильно подмывало это сделать. Закрыв за собой дверь, я прислонилась к ней спиной. Спальня была нетронута. Никаких следов вторжения.
Под единственным окном стояло широкое кресло. На нем толпились игрушечные пингвины, некоторым из них не хватило места, и им пришлось разместиться на полу. Эта коллекция грозила захватить половину пола, как ползучий прилив. Схватив ближайшего, я села на край кровати. Пингвина я крепко прижала к груди, ткнувшись лбом и глазами в пушистую голову.
Я говорила, что выйду за Ричарда, почему же меня так достала эта его внезапная деятельность в смысле домашнего уюта? Мы сменили “да” на “может быть”, но даже если бы оставалось “да”, мне все равно было бы сейчас неуютно. Брак. До меня как-то не доходили все связанные с этим словом последствия. Было неуместно задавать такие вопросы тогда, когда он был полуголый и аппетитный. Если бы он упал на одно колено во время изысканного ужина в ресторане, я бы ответила по-другому? Может быть. Но ведь теперь уже никогда не узнать?
Будь я одна, я вообще бы не стала есть. Полезла бы в душ, натянула бы футболку на два размера больше и завалилась бы спать в компании нескольких избранных пингвинов.
А теперь мне предстояло есть изысканный ужин при дурацких свечах. Если бы я сказала, что не голодна, обиделся бы Ричард? Надулся бы? Стал бы кричать насчет наплевательского отношения к его труду и голодающих детях в Юго-Восточной Азии?
– Б-блин! – сказала я тихо и с чувством. Да, черт побери, если мы вообще собираемся как-то жить под одной крышей, он должен будет знать правду. Я необщительна, а еда – это то, что надо заглатывать, чтобы не умереть.
И я решила сделать то, что сделала бы, если бы его здесь не было – что-то вроде этого. Чувствовать неуют в собственном доме – это мне точно не понравилось. Знала бы я, что у меня будет такое чувство, я бы позвонила Ронни, чтобы она меня будила каждый час. Чувствовала я себя хорошо, помощь мне не нужна, но Ронни – это было бы куда спокойнее, без угрозы. Конечно, если Гретхен вылезет из своего ящика, я была уверена, что Ричард выживет в ее нападении, а вот Ронни – не уверена. Одно из серьезных преимуществ Ричарда – его чертовски тяжело убить.
Браунинг я переложила в кобуру, пристроенную к кровати. Содрав с себя свитер, я уронила его на пол. Все равно он порван, и вообще свитера не мнутся. “Файрстар” я переложила на унитаз, потом разделась и пошла в душ. Дверь спальни я запирать не стала. Это было бы оскорбительно – как будто, если я не запру дверь, он будет ждать меня в кровати с розой в зубах, когда я вылезу из душа.
А дверь ванной я закрыла. Так я поступала, когда бывала дома с отцом. Теперь я так делала на случай, что если кто-нибудь будет высаживать дверь, я успею схватить с крышки унитаза пистолет.
Душ я сделала такой горячий, какой только могла вытерпеть, и стояла под ним до тех пор, пока кожа на пальцах не сморщилась. Отскреблась дочиста, растягивая время, как только могла.
Потом протерла полотенцем запотевшее зеркало. На правой щеке у меня был содран верхний слой кожи. Заживет, как на собаке, но до того личико у меня будет аховое. Небольшие ссадины были на подбородке и на носу сбоку. Шишка на лбу наливалась всеми цветами радуги. Вид такой, будто я поцеловалась с поездом. Странно, что кто-то еще мог после этого хотеть меня целовать.
Я выглянула в спальню. Меня там никто не ждал. Комната была пуста и полна журчания обогревателя. Тихо, мирно, никаких звуков из кухни. Я испустила долгий вздох. Одна, хоть ненадолго одна.
У меня хватило суетности, чтобы не хотеть показываться Ричарду в обычном своем ночном уборе. Был у меня когда-то миленький черный домашний халатик под стать черной же комбинашке. Мне его подарил один слишком оптимистичный кавалер. Только он меня ни разу в нем не видел – халатик трагически погиб, покрытый кровью и другими телесными жидкостями.
Надеть комбинашку было бы несколько жестоко, поскольку секс я не планировала. Стоя перед шкафом, я пыталась придумать, что бы такое надеть. Поскольку одежда для меня имела только одну функцию – прикрывать наготу, – зрелище было печальное.
Наконец я натянула большую футболку с шаржевым портретом Мэри Шелли, пару серых тренировочных – тоже не слишком изысканных, с кое-где поползшими петлями. Такие, каким Господь Бог и повелел тренировочным быть. Еще пара носков для бега – самый лучший среди моих вещей эквивалент шлепанцев – и я была готова.
Поглядев на себя в зеркало, я не осталась довольна. Уютный наряд, но не особо мне льстящий. Зато честный. Никогда не понимала женщин, которые мажутся, стригутся и одеваются чудесно до самой свадьбы. И только тогда тут же забывают про всю косметику и тонкое белье. Нет, если мы собираемся пожениться, он должен видеть, с кем будет спать каждую ночь. Я пожала плечами и вышла из спальни.
Он тем временем расчесал волосы, и они вспенились у него вокруг лица, мягкие и зовущие. Свечей уже не было, передника тоже. Ричард стоял в проеме между гостиной и кухней, прислонившись к косяку и сложив руки на груди. Он улыбался, и вид у него был такой парадный, что хотелось пойти и переодеться. Но я не стала.
– Я прошу прощения, – сказал он.
– За что?
– Не знаю точно; наверное, за предположение, что я попытался вытеснить тебя из твоей кухни.
– Знаешь, кажется, сегодня в ней первый раз что-то готовили.
Он улыбнулся шире и оттолкнулся от двери. Потом подошел ко мне, окруженный ореолом собственной энергии. Не иномирной, своей обычной. А что значит – обычной? Может, его энергичность исходила во многом от его зверя.
Он стоял и глядел на меня – так близко, что мог бы дотронуться, но не дотрагивался.
– Я тут с ума сходил, поджидая тебя, так вот и родилась идея состряпать что-нибудь изысканное. Глупо, конечно. Тебе совсем не обязательно это есть – просто работа удержала меня, чтобы не рвануть в “Запретный плод” защищать твою честь.
Я не могла не улыбнуться.
– Ну тебя к черту – я даже надуться на тебя не могу как следует. Ты меня всегда смешишь.
– А это плохо?
Я рассмеялась:
– Ага. Я от собственной мрачности кайф ловлю, а ты его ломаешь.
Он провел руками по моим плечам, размял мне бицепсы. Я отодвинулась.
– Пожалуйста, не надо.
Вот так, обломилась милая домашняя сцена. Все из-за меня.
Он уронил руки.
– Извини.
– На этот раз, наверное, он извинялся не за приготовленную еду. – Тебе не обязательно вообще есть.
Кажется, мы оба будем притворяться, что за нее. Ай да я!
