— Вы мне как-то сказали, что я привлекла внимание одного из менее известных правительственных ведомств — призраков. Кажется, вы их так назвали. Ван Андерс — призрак?
— Ни одно правительство в здравом уме не захочет иметь в стране такое бешеное животное.
— Брэдли, если вы не будете со мной разговаривать, то в следующий раз я не стану вам верить так, как верю прямо сейчас.
Он вздохнул. Вдруг он тоже показался мне усталым. Он потер глаза пальцами и сказал:
— Эти убийства привлекли наше внимание. Но я видал подобные преступления и раньше. В другой стране, где правительство больше тревожилось об удержании власти, чем о защите беспомощных женщин.
Глаза его наполнились каким-то далеким воспоминанием — и болью.
— Вы говорили, что отошли от этой работы.
— Говорил. — Сейчас он смотрел прямо на меня, без всякой коповской морды. — Типы вроде Ван Андерса были одной из причин, по которым я не смог там работать. Но когда некоторые люди узнали, что Ван Андерс, быть может, сорвался с цепи в границах Соединенных Штатов, им это не понравилось. У меня есть разовое разрешение на то, чтобы помочь здесь разобраться.
— И какова цена этой помощи?
— Хайнрик будет выслан из страны. Имя второго, которого с ним взяли, нигде не будет названо. Все исчезнет.
— Хайнрик подозревается в терроризме. Вы думаете, его просто отпустят?
— Его разыскивают в пяти странах, с которыми у нас соглашения. Кому его отдать, Анита? Лучше просто отпустить.
— Вы не знаете, зачем он оказался в городе? Я-то точно хочу знать, зачем он меня преследовал.
— Я говорил вам, зачем вы нужны подобным людям.
— Потому что я могу поднимать мертвых? Там — политический лидер, здесь — несколько зомби- телохранителей?
Я попыталась обратить все в шутку, но Брэдли не засмеялся.
— Вы помните человека, которого вы нашли распятым на стене собственной гостиной?
— Да.
— Он знал Хайнрика и Ван Андерса, и ему показалось, что они перебирают через край. Он бросил их и скрылся, но, видимо, недостаточно хорошо.
— Если это была казнь, зачем было ее подделывать под какое-то ритуальное убийство?
— Чтобы она не выглядела казнью.
— А какая им разница? — спросила я.
Он покачал головой:
— Анита, это знак. Они хотели его смерти, и смерть должна была быть достаточно сенсационной, чтобы попасть в заголовки. Чтобы знали все такие, как он, такие, как я, — те, кто ушел.
— Вы этого не можете знать наверное, Брэдли.
— Знаю я не все. Но я знаю, что все, в этом деле замешанные, хотят, чтобы Ван Андерса поймали, а Хайнрика отпустили.
— А остальные?
— Про них я не знаю.
— Они все уехали отсюда, или мне продолжать беспокоиться?
— Беспокойтесь, Анита. Я бы беспокоился.
— Ничего себе. — Тут мне пришла в голову мысль. — Я знаю, что все это я говорю вам без протокола. Так вот так же без протокола я хотела бы кое о чем вас попросить.
— Обещать не могу, но что именно?
Я сообщила ему имя Лео Харлана и общее описание, потому что имя сменить нетрудно.
— Он говорит, что он наемный убийца, и я ему верю. Он говорит, что он здесь вроде как в отпуске, и этому я тоже верю. Но в Сент-Луисе вдруг начинают кишеть нехорошие люди, находящиеся в международном розыске, и мне любопытно бы знать, не связан ли с ними мой клиент.
— Я постараюсь проверить.
— Если он выплывет где-то в вашем хит-параде, я постараюсь его избегать и откажусь поднимать его предка. Если нет, я сделаю свою работу.
— Пусть даже он наемный убийца?
Я пожала плечами:
— Кто я такая, чтобы бросать камни в других, Брэдли? Я стараюсь не судить людей больше, чем это необходимо.
— А может быть, вы постепенно осваиваетесь с убийцами.
— В общем, да. Все мои друзья — монстры, уголовники или копы.
На это он улыбнулся.
— Эй, Анита! Едем! — заорал снизу Зебровски.
Я дала Брэдли номер своего мобильника, он записал. И я побежала вниз.
Глава 56
О'Брайен начала допрос еще до нашего приезда. В нашем Сент-Луисе народ не понимает, что мигалка и сирена означают — уматывай с дороги к той самой матери. Такое впечатление, что машущие полицейские флаги собирали вокруг нашей машины квартал зевак. Водители так старались догадаться, чего мы так спешим, что забывали уступить дорогу.
Никогда я не видела Зебровски в таком гневе. Черт побери, я вообще его, кажется, еще сердитым не видела. Он поднял такой шум, что О'Брайен вышла из допросной, но она продолжала твердить:
— Вы его получите, когда мы с ним закончим, сержант.
Голос Зебровски был такого тембра, что больно слушать. Тягучий, нарочито медленный голос нес в себе достаточно жара, чтобы даже я занервничала, но на О'Брайен он впечатления не произвел.
— Не считаете ли вы, детектив, что допросить его о серийном убийце, который уже убил трех, если не четырех человек, важнее, чем допросить о том, зачем он преследовал федерального маршала?
— Я его допрашиваю о серийном убийце. — У нее между бровей появилась морщинка. — Как вы сказали? Трех, если не четырех?
— Мы еще не кончили подсчитывать куски на последнем месте преступления. Может быть, там две жертвы.
— Вы не знаете?
Он с шумом выпустил воздух из легких.
— Вы ничего не знаете об этих преступлениях. Вы недостаточно знаете, чтобы допрашивать его без нас.
Его голос дрожал от усилий не сорваться на крик.
— Может, вы и можете присутствовать, сержант, но не она. — О'Брайен ткнула большим пальцем в мою сторону.
— На самом деле, детектив, по закону вы не можете теперь не допустить меня к допросу. Хайнрик подозревается в преступлении с противоестественной подоплекой.
О'Брайен посмотрела на меня очень недружелюбно.
— Я вас уже не допустила, Блейк, и ничего.
— А, — сказала я, сама чувствуя, как улыбаюсь — ничего не могла с собой поделать. — Но тогда Хайнрик подозревался в терроризме и обвинялся не более чем в незаконном ношении оружия — обыденные дела. Ничего такого, что мой статус федерального маршала позволил бы отдать его под мою юрисдикцию. Как вы сами указывали, я не обычный федеральный маршал, и моя юрисдикция весьма узка. В преступлениях без противоестественной подоплеки у меня никаких прав нет, но те, где такая подоплека есть, полностью попадают под мою юрисдикцию в любой точке этой страны. И мне не надо ждать, чтобы меня пригласили.
Я знаю, насколько самодовольный был у меня вид, когда я это сказала, но ничего не могла с собой поделать. О'Брайен обошлась с нами по-хамски, а хамство наказуемо.
Вид у нее был такой, будто она раскусила горький орех:
