Клеопатра. Последняя царица Египта

что они казались подтверждением нескольких зловещих и неприятных случаев, которые произошли за недавнее время. Однажды египетская гадалка сказала Антонию, что его звезда закатится прежде звезды Октавиана, и Клеопатра, наблюдавшая быструю деградацию своего мужа в течение последних двух лет, теперь боялась, что эти слова окажутся правдой. Недавно из Афин пришла весть о том, что сильнейший ураган свалил на землю статую бога Бахуса, стоявшую в сцене сражения титанов, олицетворением которого был Антоний; и две гигантские статуи Фумена и Аттала, на каждой из которых было написано имя Антония, также оказались сваленными на землю тем же самым ураганом. Эта весть напомнила о том, что несколькими месяцами ранее в Патрах в храм Геркулеса (Геракла), предка Антония, попала молния; и приблизительно в это же самое время землетрясение уничтожило небольшое селение, основанное им у Пизавра (совр. Пезаро к юго-востоку от Римини) на северо-восточном побережье Италии к северу от Анконы. Эти и другие случаи, казавшиеся дурными предзнаменованиями, угнетающе подействовали на Клеопатру, а ее постоянные ссоры с Антонием и его военачальниками, видимо, приводили ее в состояние огромного нервного напряжения. К концу июля или в начале августа, когда низину, в которой был разбит их лагерь, наводнили комары, а влажность и летняя жара сделали всех раздражительными, ссоры в отношении проведения военной кампании разразились с новой силой. Домиций Энобарб, Деллий, Аминта и другие убеждали Антония уйти в глубь страны и дать Октавиану решительное сражение, как только тот последует за ними. А Клеопатра по-прежнему считала, что прорыв блокады был самой важной военной операцией, которую следовало осуществить, и убеждала в этом своего нерешительного мужа. Конечно, это было рискованным предприятием, но именно по причине опасности оно так нравилось Клеопатре. Если их флот смог бы уничтожить флот Октавиана, они схватили бы его в его цитадели, которая стала бы для него ловушкой. Им даже не пришлось бы ждать, пока он сдастся; оставив 80 или 100 тысяч солдат, чтобы помешать ему прорваться, они могли отплыть в Италию с 20–30 тысячами легионеров и овладеть пустым Римом. В столице не было ни сенаторов, ни войск, так как недавно Октавиан заставил весь римский сенат прибыть к нему в лагерь, чтобы придать вес своим действиям; и как только морские силы Октавиана будут разбиты, Антоний и Клеопатра беспрепятственно въедут в Рим, а голод вынудит их врага сдаться в Греции. Одно морское сражение – и Рим будет их! Это, безусловно, было лучше, чем отступление в глубь материка (и сдача противнику флота. – Ред.).

Но Антоний не мог уговорить своих военачальников согласиться на это. Риск велик – так, видимо, разубеждали они его; и даже если победа будет за ними, не собирается ли он войти в Рим вместе с Клеопатрой? Горожане не потерпят этого после всех услышанных ими рассказов о магической силе царицы над ним. Пусть она возвращается назад в Египет и не подрывает больше народную любовь к Антонию. Как он может явиться миру истинным республиканцем рука об руку с царицей Клеопатрой? Отказавшись от морского сражения, можно обойтись без египетского флота и позволить ему уйти в Египет (если ему удастся прорвать блокаду). Клеопатра предоставила корабли, но не солдат, и сухопутное сражение можно провести без ее помощи, и тогда не будет причины для критики Антония. И Октавиан не сможет больше говорить, что он ведет войну с Клеопатрой, а не с Антонием. Деньги, которые Клеопатра дала на эту кампанию, уже почти кончились, и, таким образом, она больше не была нужна для его дела. Пусть Антоний откажется от намеченного морского сражения и распорядится, чтобы царица быстро отправилась вместе со своими кораблями к себе на родину, потому что так, и только так можно было убедить недовольных республиканцев в их армии. Клеопатра, по их словам, была вдохновительницей войны; Клеопатра дала на нее деньги; Октавиан объявил войну именно Клеопатре; именно имя Клеопатры и вымышленные истории про нее заставили Рим поддержать Октавиана; именно Клеопатра, как доносилось со всех сторон, является Верховным главнокомандующим всей армией; и именно Клеопатре сильно завидовал каждый сенатор, каждый вассальный царь и каждый полководец. Пока она не уедет, их дело будет проигрышным.

Антоний, по-видимому, понимал справедливость этих доводов и обещал попытаться уговорить свою жену вернуться в Египет и там ожидать исхода войны. В этом своем решении он укрепился, когда даже Канидий, который все время был за то, чтобы Клеопатра находилась при армии, стал уговаривать его просить ее уехать и дать им сразиться с врагом. Поэтому Антоний, видимо, сказал царице, что желает ее отъезда, подчеркнув, что только таким путем можно гарантировать себе победу.

Клеопатра, надо полагать, была в ярости. Она не доверяла Антонию и, наверное, испытывала сильные сомнения относительно того, будет ли он по-прежнему защищать ее интересы после победы. Она даже сомневалась, победит ли он. В тот момент это был не человек, а развалина, так как слишком достоверное исполнение роли Бахуса разрушило его нервную систему и личность. У Антония больше не было сил и решимости, необходимых для того, чтобы основать в Риме имперский престол, и Клеопатра чувствовала, что, даже если ему будет сопутствовать успех в боях с Октавианом, из него получится плохой регент для ее сына Цезариона. Потратив ее деньги и воспользовавшись ее кораблями на этой войне, Антоний мог бросить ее дело; а тот факт, что они сражаются ради сына и наследника Цезаря, уже оказался отодвинутым на второй план, а может быть, и совсем забытым. Клеопатре, вероятно, казалось безумием оставить мужа в такой критический момент. Чтобы предотвратить в дальнейшем случаи дезертирства, он может провозгласить свои республиканские принципы, как только она повернется к нему спиной. Оказавшись в нетрезвом виде, он мог связать себя такими обязательствами, которые никогда не позволят ему отказаться от своих демократических обещаний. Так как Клеопатра не пользовалась любовью среди его полководцев, Антоний, наверное, мог тут же сказать им, что она для него ничего не значит; а ради того, чтобы обеспечить победу, он мог даже развестись с ней. Разумеется, было видно, что сейчас Антоний предан ей, полагался на нее во всех делах и казался потерянным без нее, но, насколько она его знала, честолюбие могло оказаться сильнее любви. Поэтому Клеопатра категорически отказалась уехать, а Антоний по причине все того же пьянства стал управляемым и, наверное, слишком боялся ее гнева, чтобы настаивать на отъезде.

Однако его разговор с ней, видимо, прибавил Антонию решимости как можно скорее прорвать блокаду и в то же время сделать так, чтобы Октавиан не смог ускользнуть из своего укрепленного лагеря, который станет для него смертельной ловушкой. Став хозяином на море, Антоний, по крайней мере, откроет Клеопатре путь в Египет, и она сможет без помех уйти со своим флотом на родину. Поэтому он поспешил доукомплектовать свои корабли и одновременно послал Деллия и Аминту во Фракию для формирования там новых отрядов кавалерии в поддержку уже имевшихся в его распоряжении сил. Клеопатра обратила его внимание на то, что местность, на которой был разбит их лагерь на мысе Акций, чрезвычайно нездоровая, и если они останутся там, то войска скосит малярия. По-видимому, ей удалось уговорить его переместиться в северную часть Амбракийского залива, чтобы и разместить свою армию в менее вредном для здоровья месте, и плотнее окружить Октавиана во время подготовки к морскому сражению. Домиций Энобарб был по-прежнему горячо против этой битвы; а теперь, увидев, что Клеопатре не только было разрешено остаться с армией, но и ее план по прорыву блокады принят вместо плана по отходу в глубь страны, он пришел в сильную ярость и не мог больше оставаться в одном лагере с царицей. Поэтому, взойдя на борт корабля, по его словам ради собственного здоровья, он пробрался через боевые порядки Октавиана и предложил свои услуги врагу. Однако Энобарб не дожил до того, чтобы насладиться благотворными последствиями такой перемены, так как, заразившись малярией еще на мысе Акций, умер до начала сражения, ставшего известным в истории по названию этого мыса.

Этот случай дезертирства, произошедший, вероятно, в начале августа, стал ужасным ударом для Антония, и он, видимо, обвинил свою жену в том, что она стала его причиной, что, без сомнения, так и было. На этот раз Антоний более энергично настаивал на ее отъезде в Египет, после чего последовала бурная ссора, которая не прекращалась, я полагаю, все то время, что они оставались в Греции. Мне кажется, сначала царица категорически отказалась оставить Антония и, вероятно, обвинила его в том, что он хочет бросить их дело. Она могла с презрительной усмешкой напомнить ему о том, что его договор с ней о мерах к установлению римско-египетской монархии был заключен в то время, когда он сильно отдалился от Рима и нуждался в финансовой помощи; теперь же у него есть четыреста респектабельных сенаторов- республиканцев, которые оказывают на него давление, и, без сомнения, в такой момент их поддержка для него имеет большую ценность, чем ее собственная. Однажды он уже бросал ее, так что она совершенно готова к тому, что он сделает это еще раз.

Ее гнев, недоверие и горе, вероятно, глубоко удручали Антония, и он снова уступил бы, наверное, если бы не произошло еще три случая дезертирства из его лагеря. Царь Пафлагонии, явно завидовавший власти Клеопатры, переметнулся к Октавиану и рассказал ему о раздорах в лагере Антония. Двое других, римский