смех из губ. Он был низкий, грудной, густой звук, радостное обещание секса. У меня такого смеха не было.
— Соберись, Анита, — сказал Натэниел. — Ты можешь.
Райна хотела, чтобы я на него оглянулась, и мне труда стоило этого не сделать. Не потому что это было бы так уж плохо, а потому что где-то надо начать сопротивляться, и можно было прямо здесь. К тому же если бы я здесь проиграла битву, никому бы хуже не стало.
— Мелочишься, Анита, — шепнула она.
Я постаралась ее не замечать. Но тяжело не заметить того, у кого с тобой одно сознание на двоих. Попыталась сосредоточиться на дыхании, но боль в руке отвлекала меня. Попыталась сосредоточиться на сердцебиении, на пульсе в теле — и это было ошибкой: от каждого удара сердца руку будто протыкали иглой. Каждая волна пульса эту боль усиливала.
Я затрясла головой — и это тоже была ошибка. Вдруг голова закружилась, руки Реквиема подхватили меня, не дали упасть. Я свалилась на него, головой ему на плечо. Он не издал ни звука, но вздрогнул всем телом — я попала как раз на его раны. Ох как это Райне понравилось.
Я поцеловала его в плечо — кожа была теплой. Теплой той кровью, что он взял у меня раньше, но не настолько теплой, насколько должна была бы быть. Я смотрела в сверкающие синие глаза с оттенком зелени по краю радужек.
— Ты тратишь больше энергии, пытаясь залечить раны.
— Да, — шепнул он.
— Тебе надо питаться чаще при таких серьезных ранах?
— Да, миледи.
Я улыбнулась:
— Слово «миледи» не очень уместно, когда я лежу на тебе голая.
Он тоже улыбнулся, и даже до глаз улыбка дошла.
— Для меня ты всегда будешь «миледи», Анита.
Вдруг меня затопил запах волка. Зверь во мне зашевелился, будто сила Райны ложкой помешивала меня, как суп. Помешивала, выискивая сладкий кусочек.
Во мне зазвучал ее голос:
— Твой собственный волк, Анита. Что ты тут делала, пока меня не было?
И волк, мой волк, появился у меня внутри. Я видела, как он образуется, и подумала: нет. Нет. Я повернулась лицом к шее Реквиема, где должен был биться пульс, но его не было, и я прижалась губами к охлажденной коже и погнала теплую, щекочущую энергию. Я не побежала прочь от моего волка, потому что, когда от чего-то бежишь, оно за тобой погонится, но я обратилась к предметам похолоднее. К предметам, которых волк не понял бы и не мог бы полностью одобрить.
Волк затих под прикосновением мертвой кожи и запаха неподвижной плоти. Беда только в том, что при успокоении моего волка и Райна исчезнет. Я приподнялась с Реквиема, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Глаза у тебя — как карие алмазы. Столько света в темноте.
— Райна ушла, — тихо сказал Джейсон.
Я не оглянулась на него — глаза у меня были сейчас только для вампира.
Я стала целовать его тело, сверху вниз, легкий поцелуй в плечо, и с каждым поцелуем я соскальзывала ниже, а поскольку мы были голые, от этого движения возник интересный эффект. И я знала, что его тело раздувается кровью, взятой из моих жил. Что без моего рубинового поцелуя он был бы во многих смыслах мертвее, чем просто нежить.
Я приподнялась на коленях так, чтобы ниже талии мы не соприкасались. Это было чудесное ощущение, обещающее многое, но я хотела сосредоточиться на ощущении своих губ у него на груди. А это не получилось бы, если бы я скользила кожей по этой растущей его роскоши. Отвлекало бы.
Я хотела насладиться гладким совершенством его кожи — прохладной, подвижной, но не пульсирующей. Не живой, не совсем живой, на самом деле не живой. Как будто я поцелуями прокладывала себе путь в мечту, в сон, слегка нереальный, будто бледное тело Реквиема испарится при первых лучах дня. Может быть, Ашер и Жан-Клод изображали для меня людей больше, чем вот это сейчас? Заставляли свои сердца биться, кровь — бежать, чтобы я не ощутила этой восхитительной неподвижности?
Руки Реквиема нежно гладили меня сзади, с боков, грудь его шевелилась, когда он извивался от удовольствия моих прикосновений, но он не дышал. Он не изображал для меня живого. Он был шевелящимся и мертвым созданием. Меня это должно было отпугнуть, но не отпугивало. Сила, заполнявшая мои глаза, понимала, что передо мной, и мне оно нравилось, очень нравилось.
Я целовала эту гладкую прохладную кожу, опускаясь вниз, пока не дошла до шероховатости с едва заметным металлическим привкусом. Тут я открыла глаза и посмотрела, что целую. Это была ножевая рана. На взгляд она была гладкой, но губы сказали мне правду. Края у нее были грубые. Она могла притворяться как угодно аккуратной, но была грубой. Нож прорвал кожу, и по краям остались мелкие разрывы, которых не видел глаз, но ощущали губы. Я провела пальцем по краю раны, Реквием тихо застонал от боли. И отчасти я встревожилась, что слишком больно, а отчасти мне эти звуки были приятны.
Я подняла глаза на Реквиема. Выражение его лица, когда он глядел вниз, на меня, никак не говорило о страдании. Чуть стянулась кожа вокруг глаз, показывая, что боль есть, но взгляд этих глаз был жадным, голодным. А это значило, что я не перешла границы — пока что. И возбуждение еще сильнее боли. Отлично.
Я сосредоточилась на ощущении края раны под самым кончиком пальца. Закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Под пальцем ощущалась шероховатость, не так сразу, как губами, но кожа была разорвана и продрана грубой силой ножа. Прикосновение не приносило мне этот сладкий едва заметный вкус крови. Райна это подумала или я? Нет, прав был Джейсон, Райна ушла. Я заметила, что пользуюсь собственным разумом — и обеими руками. Я тогда приподнялась с Реквиема и посмотрела на обожженную руку. У меня бывали раньше ожоги — почти такие же серьезные, по тем же причинам. Надо признать, тогда вампир вдавил свое тело в освященный предмет, а сейчас, кажется, впервые был случай, когда участвовало только мое тело. Это потому, что мной владела Марми Нуар, или потому что я сама использовала вампирские силы? А? Интересная мысль. Я отогнала ее прочь по многим причинам. Ее следствия я рассмотрю потом. Очень потом.
Кожа, покрытая волдырями, затвердела и стала отслаиваться. Дни или недели заживления, пробежавшие за минуты. Я сдвинула затвердевшую кожу на сторону — потянуть всерьез храбрости не хватило. Всю по-настоящему мертвую кожу я сдвинула в сторону, пока не увидела ладонь. Кожа была мягкой, как у младенца, но посреди ладони образовался новый крестообразный шрам. На нем кожа была и не мягкой, и не грубой, скорее гладкой и блестящей. Недели заживления.
Я не использовала Райну, чтобы вылечить Реквиема. Я ее использовала, чтобы себя вылечить, но я поняла, почему так вышло. Я просила от ее мунина нечто такое, чего он сделать не мог. Она исцеляла плоть ликантропов, живую плоть, а Реквием не был живой плотью. Каким бы живым он ни казался, это был трюк, или ложь, или что-то такое, для чего у меня названия нет.
Я посмотрела на Реквиема. Он поднял на меня взгляд — глаза его приобрели обычную голубизну. Силы в нем сейчас не было. Если бы клинки не были серебряные, его тело уже залечило бы порезы. Но это было серебро, а значит, исцеление будет идти медленно, почти как у людей, если ему не помочь.
— Ты вылечилась? — спросил он.
Я кивнула:
— Малость подрезать отмершую кожу.
— Отрезать отмершее… — сказал он тихо и вздохнул. — Я могу вернуться такой, как есть. Не в лучшей форме, но твои раны были куда важнее.
Я глядела на него, на две раны, едва не оказавшиеся смертельными, на десятки порезов и царапин на руках. Но я смотрела и ниже, туда, где остальное его тело было все еще твердым и готовым.
— Тебе следует почаще разгуливать голым, — сказала я.
— Почему, миледи?
— Потому что ты красив.
Он улыбнулся:
— Спасибо на добром слове.
