вмешательства, и даже нужно ли оно.
— Он не хочет, чтобы я его отпустил. Правда, Натэниел?
Байрон говорил очень спокойно, ровно. Будто наконец понял, что его игра может закончиться гибелью.
Прозвучал полупридушенный голос Натэниела — под таким углом выгнув шею, говорить трудно. Но сказал он вот что:
— Нет, нет, нет! Не отпускай!
Я наконец позволила себе глянуть на Натэниела. Обычно я не отворачиваюсь от того, в кого целюсь, но в Байроне не ощущалось злых намерений. Непонятно, что он делал, но ясно, что не насилие здесь было целью. Натэниел вцепился в руку вампира, но не так, будто хотел от него защититься, скорее будто держал его, не отпускал. Но пистолет я опустила к полу, когда посмотрела Натэниелу в лицо.
Губы его были полуоткрыты, закрытые веки трепетали, лицо стало как у сонного от наслаждения. А тело — тело напряглось в ожидании. Он радовался боли, радовался, что его скрутили. О черт!
Байрон резко отпустил Натэниела, почти отбросил от себя. Натэниел свалился на диван, ловя ртом воздух, закатив глаза под лоб. Веки у него дрожали, спина выгнулась, голова запрокинулась назад, он стал биться о спинку дивана.
Байрон стоял и смотрел.
— Рыбонька, смотри, какая сильная реакция. Ты пренебрегаешь своим мальчиком.
Он был прав. И хотела бы я поспорить, но он был прав. Доказательство небрежения извивалось на диване в экстазе, который мне не понять никогда. Я, бывает, люблю чуть-чуть силы здесь или там, но так она на меня не могла бы подействовать.
Натэниел стал затихать, все еще с закрытыми глазами, и на лице у него была улыбка. Впервые до меня наконец дошло, что насилие может для него быть сексом. Всерьез и по-настоящему.
Я посмотрела на Байрона:
— И что ты хочешь этим сказать?
Я отлично знала, что он хочет сказать, но черт меня побери, если я стану ему подсказывать.
— До меня доходили слухи, что ты с этим мальчиком отказываешься играть в госпожу и раба, но я не верил. Не понимал, как можно быть с Натэниелом и обходиться без БДСМ? Для него бондаж и покорность — это хлеб и масло.
Я кивнула и убрала пистолет.
— А ты знаешь, что ты был на волосок от смерти? Еще чуть-чуть — и я бы выстрелила.
— Когда-то я уже смотрел в дуло твоего пистолета. — Снова ушел юмор, лицо Байрона стало серьезным — и потом он улыбнулся. — Заводит…
— Ты что, поймал кайф от того, что я чуть тебя не застрелила? — Я засмеялась к концу фразы — но нервным смешком.
— Не такой кайф, как ловит Натэниел, но иногда я люблю, когда мной командуют.
Он сел на диван, втиснулся между подлокотником и Натэниелом. Снова обвил Натэниела руками, хотя сидел у него на коленях, и потому лицом коснуться лица не мог. Натэниел прильнул к нему, свернувшись в клубок, и от мирного выражения его лица мне жутко стало. Но он притянул руку Байрона поближе к себе, прижал, как любимого плюшевого мишку. Он никогда не был особенно близок к Байрону, и посмотри ты — чуть-чуть потаскали за волосы, и вот — он уже лучший друг. Нет, не понимаю я этого. Не понимаю.
Байрон обнял его в ответ, потрепал по волосам.
— Я — универсал, Анита. В любом смысле этого слова.
Я нахмурилась:
— Универсал — это значит, бисексуал?
— Одно из значений, рыбонька.
— Ты мне скажи прямо, Байрон, я в тонкости вникать не умею.
— Это значит, что я и суб, и дом.
— Субмиссив и доминант? — переспросила я.
Он кивнул.
— И что ты предлагаешь?
— Помочь тебе укротить твоего вот этого котенка.
— Как именно? — В этот вопрос я вложила все свои запасы подозрительности.
Он рассмеялся:
— Столько вложить угрозы и сомнений в одно слово, рыбонька!
— Ты на вопрос ответь.
— Ты будешь питать
— А ты что от этого получишь?
— Секс с тобой, рыбонька.
Я покачала головой:
— Придумай что-нибудь другое, Байрон. Тебе мальчики нравятся больше девочек.
— У меня будет сексуальный контакт с Натэниелом.
Я сама почувствовала, как недоверчиво щурюсь:
— Ты никогда раньше не показывал, что Натэниел — твоего типа.
— Я знаю, что он несчастлив, а я люблю, когда у моих друзей все хорошо.
— Это не все, — сказала я.
— Этого я уже не понял, возлюбленная.
Он устроился в углу дивана. Они с Натэниелом жались друг к другу так, будто им уже случалось так сидеть. Хотя, думаю, такого не бывало.
— Он это делает ради меня.
Я обернулась ко второму вампиру, неподвижно сидящему в кресле.
— Объясни?
— Скажи ей, Байрон. Скажи, почему предлагаешь.
— А почему не стихами, Реквием? — спросил Байрон.
— Почто мне мучиться в темнице и в цепях, когда к свободе ключ — в моих руках?[4] — спросил Реквием.
— Так-то лучше, — ответил Байрон. — А ты никогда не думал с этим покончить, рыбонька? Тот факт, что Анита относится к тебе без обожания, тебя травмирует?
Реквием всего лишь глянул на него, но почему-то под этим взглядом Байрон поежился. Даже не знаю, от страха — или это была дрожь от чего-то иного. Впрочем, испугаться бы ему стоило: никогда я еще не видела у Реквиема такого холода во взоре.
— Чую, тут что-то у вас творится такое, что может повести к травмам. Поскольку моя работа — всех от такого защищать, прошу рассказать мне все как есть.
Байрон обернулся ко мне:
— Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.
— Натэниел тебе рассказывал о своих проблемах?
— Я знаю, что это такое, Анита, — когда хочешь какого-то прикосновения и лишен его. Я столетиями был во власти мастеров, которым плевать было, чего я хочу или что мне нужно. Ты любишь Натэниела, и он любит тебя, но от неудовлетворенной нужды любовь в конце концов может прокиснуть, как молоко на жарком солнце.
— И эта твоя демонстрация — просто от доброты сердца. — Я голосом показала, как мало я в это верю.
— Он пытался тебе сказать, рыбонька, но ты не понимала.
— Не совсем уверена, что понимаю сейчас.
— Но ведь мое маленькое представление тебе помогло?
Хотела я сказать, что нет, но это была бы ложь, а вампиры обычно ложь чуют, так чего стараться?
