Дольф будто не замечал. Он просто стоял, хмурился, будто слушал что-то, чего я не слышала. Крест по-прежнему ровно светился белым.
Дольф мотнул головой, будто отмахиваясь от жужжащей твари, направил пистолет в пол и поднял голову. Крест постепенно угасал, но он все время светился недостаточно сильно для такого нападения. Такое впечатление, что силы Мерсии почему-то не включали освященные объекты настолько, насколько должны были бы. Дольф посмотрел сперва на Эдуарда:
— Все о’кей, маршал Форрестер.
Эдуард, изобразив улыбку Теда, сказал:
— Если вам все равно, лейтенант, мне было бы лучше, если бы вы вышли из палаты.
Дольф кивнул, поставил пистолет на предохранитель и протянул его Эдуарду рукояткой вперед. Эдуард позволил себе выразить на лице удивление, а я не пыталась даже скрыть, насколько ошалела от этого. Ни один коп не отдаст оружие добровольно, и уж меньше всех Дольф. Эдуард взял пистолет.
— Вам все еще не совсем хорошо, лейтенант Сторр?
— Сейчас нормально, но если этот вампир пробился ко мне, несмотря на крест, то сможет это повторить. Я вот этого чуть не застрелил, — ткнул он пальцем в сторону Реквиема. — Мне нужно поговорить с маршалом Блейк наедине.
Эдуард обратил к нему полное сомнений лицо:
— Знаете, лейтенант, мне эта мысль не кажется такой уж безупречной.
Дольф посмотрел на меня:
— Нам надо с тобой поговорить.
— Не наедине, — заявил Реквием.
Дольф даже не глянул на него — не сводил с меня темных сердитых глаз.
— Анита?
— Дольф, тот плохой вампир хочет моей смерти. Ты даже без оружия куда сильнее меня. Я бы предпочла, чтобы мы говорили при свидетелях.
Он ткнул пальцем в сторону Реквиема:
— Только без него.
— Хорошо, но кто-то должен быть.
Дольф посмотрел на Эдуарда:
— Кажется, у вас к ним те же чувства, что у меня.
— Они не в числе моих любимых вещей, — ответил Эдуард, чуть-чуть сдвинув маску совсем-уж- своего-парня.
— Ладно, останетесь. — Он посмотрел на Олафа и тех, кто стоял за ним, за дверью. — Нет, только маршалы.
Эдуард что-то сказал Олафу, тот кивнул и начал закрывать дверь.
— Нет, — заявил Дольф. — Вампир тоже уходит.
— Его зовут Реквием, — сказала я.
Реквием стиснул мне руку и улыбнулся, что с ним редко бывает.
— Звезда моя вечерняя, я не оскорблен. Ему отвратительна сама моя суть, как и многим.
Он поднес мою руку к губам, поцеловал, потом поднял с пола плащ и направился к двери.
Остановившись ближе к двери и к Эдуарду, поодаль от Дольфа, но лицом к нему, он сказал:
— Ты мне угрожаешь? — спросил Дольф очень хладнокровно.
— Нет, — ответила я. — Не думаю, что это угроза тебе.
— Так что же он этим хотел сказать?
— Цитирует Китса, «Ода соловью», мне кажется.
Реквием оглянулся на меня и кивнул, почти полным поклоном. И продолжал смотреть на меня слишком пристальным взглядом. Я не отвернулась, но это потребовало усилий.
— Мне плевать, что он цитирует, Анита. Я хочу знать, что он этим хочет сказать.
— Могу предположить, — ответила я ему, не отводя взгляда от синих-синих глаз Реквиема, — он наполовину жалеет, что ты не спустил курок.
Тогда Реквием поклонился — широким размашистым поклоном, движением плаща подчеркнув театральность жеста. Прекрасная демонстрация тела, волос, всего его. Но у меня перехватило горло и сжало живот. Ему это не понравилось — и я вздрогнула.
Реквием надел плащ, натянул на лицо капюшон, обернулся ко мне полностью этим красивым лицом и произнес:
— «Мне снились рыцари любви, Их боль, их бледность, вопль и хрип: «La belle dame sans merci[6]» — Ты видел, ты погиб!»[7]
Дольф посмотрел на меня, на вампира. Реквием выплыл в дверь — сплошь черный плащ и черная меланхолия. Дольф снова посмотрел на меня.
— Не думаю, что ты ему очень нравишься.
— Не думаю, что в этом состоит наша проблема, — ответила я.
— Определенности хочет, — сказал Эдуард от двери, где стоял, небрежно привалившись к ней. Такую позу он себе позволял, только когда притворялся Тедом Форрестером.
— Ты с ним трахаешься? — спросил Дольф.
Я посмотрела на него так, как он того заслуживал:
— А вот это не твое собачье дело.
— Значит, да. — И на лице его появилось неодобрительное выражение.
Я посмотрела сердито, хотя как-то это не очень получается, когда лежишь на больничной кровати вся в шлангах. Такое ощущение собственной беспомощности, что трудно быть крутой.
— Я сказала то, что хотела сказать, Дольф.
— А ты щетинишься, только когда ответ «да», — сказал он.
И неодобрительный вид начал переходить в сердитый.
— Я всегда щетинюсь, когда меня спрашивают, трахаюсь я там с кем-то или нет. Попробуй спросить, встречаюсь я с ним или, черт побери, нет ли у меня с ним романа. Попробуй быть вежливым. Все равно не твое дело, но я, быть может — только быть может! — тебе отвечу на твой вопрос.
Он набрал полную грудь воздуха — при его грудной клетке это черт-те какой объем, и выдохнул очень медленно. Олаф повыше, но Дольф больше, мясистее, сложен как старомодный борец до тех времен, когда они все ушли в бодибилдинг. Он закрыл глаза и сделал еще один вдох. Выдохнул и сказал.
— Ты права. Ты права.
— Приятно слышать.
— Ты с ним встречаешься?
— Да, я с ним вижусь.
— Что можно делать на свидании с вампиром?
Кажется, это действительно был вопрос. Или так он заглаживал свою прежнюю грубость.
— Да то же самое, что на свидании с любым мужиком, только засосы получаются куда зрелищней.
Секунду до него доходило, а потом он уставился на меня, попытался нахмуриться, но засмеялся и покачал головой.
— Противно мне, что ты встречаешься с монстрами. И что трахаешься с ними, противно. Тебя это компрометирует, Анита. Приходится выбирать, на чьей ты стороне, и не уверен, что каждый раз ты оказываешься на стороне обычных людей.
