… - Ты посмотри, что он рисует!
Ленка и смеялась, и одновременно кипела от гнева, протягивая мне блокнот Олега Крыгина. Я, если честно, не в настроении был рассматривать художества моего тёзки сейчас, но альбом взял — Ленка уж больно настырно мне его тыкала.
Я перелистнул последние страницы, заложенные Ленкиным пальцем — и невольно рассмеялся. Олег редко рисовал карикатуры, предпочитая серьёзный и даже романтический взгляд на жизнь. Но уж если брался — они ему тоже удавались. А это были 'карикатуры наоборот'. Олег изобразил 'старичков' нашего племени в совершенно не подходящих им по характеру ситуациях.
Вадим — в кожаной куртке, пиджачной тройке с галстуком, сияющих туфлях, с надменным значительным лицом опирался на передок новенькой 'девятки'.
Ирка в бикини выплясывала канкан на столе, уставленном закусками и бутылками, вскинув длинную ногу в туфельке с острой шпилькой каблука.
Наташка в спортивном костюме с подвёрнутыми штанинами, босиком, шуршала по дому с пылесосом.
Басс — с очками на носу! — сидел за бухгалтерским столом, что-то считая на калькуляторе левой и записывая в гроссбух — правой рукой.
Ленка в халате и шлёпанцах сидела за телевизором с сонным лицом, лопая из стоящей рядом коробки шоколадные конфеты.
Андрей был изображён за студенческой кафедрой, взъерошенный, старательно записывающий какую-то лекцию в распухшую от вставок тетрадь.
Я в компании двух каких-то потёртых смурных личностей за кособоким столом распивал ноль семьдесят пять портвейна, грызя воблу.
Танька в дурацкой панамке копошилась в аккуратном, прилизанном огороде с тяпкой в руках.
Себя он не нарисовал. И Арниса почему-то.
— Паразит, — я снова засмеялся, протягивая блокнот Ленке. — На, верни хозяину.
Стягивая куртку, я снова отошёл в темноту. Россыпью горели костры. Снова глубоко вдохнув чистый, становящийся уже прохладным ночной воздух, улыбнулся. Да, опять война, опять весна, и мы точим клинки. Нас позвали, и мы пришли. Чем бы это не кончилось — с нами наша честь. 'Дэн эре хейст трейе!' 'Твоя честь — верность!' эти слова я в своё время прочитал в дневнике Лотара и восхитился их лаконичной определённостью — а потом оказалось, что это слова Гитлера. С ума сойти. Перед дедом стыдно, но всё чаще и чаще закрадываются в мою детскую голову мысли о том, что не всё так просто с теми, кого мы называем 'фашисты'. Встретить бы хоть одного живого свидетеля… Хоть бы одного…
А все пошли за мной. Без вопросов и охотно. Все, даже Раде… Вот только девчонок мы всё-таки зря взяли. Девчонки Славки — на Змеином, Тиля — на Терсхеллинге, Лаури — на Скале. Казачьи девчонки — тоже 'по домам'. Впрочем, не все — я видел пять или шесть 'валькирий', весьма вольно держащихся с мальчишками, да и те, кажется, относились к девчонкам, как к 'боевым товарищам'.
У Кольки, Пашки и Марио — 120 бойцов. У Лаури — двадцать два. У Тиля — двадцать четыре, у меня — шестнадцать, у Ярослава — двадцать. Всего — 202. Сила немаленькая… Интересно, на Куре есть ещё кто-нибудь знакомый, кроме Франсуа?
Я почувствовал, что кто-то подошёл и, обернувшись, увидел Арниса. Литовец стоял в метре от меня и тоже смотрел на костры, углями рассыпанные по склонам.
— Не спишь? — поинтересовался я.
— Я ухожу, Олег, — сказал он.
— Куда? — спокойно полюбопытствовал я, похолодев.
— Не знаю, — покачал головой Арнис. — Просто ухожу, — он посмотрел мне в лицо, и злые слова о трусости и предательстве замерли у меня на языке. Таких странных глаз, как у Арниса, я не видел никогда. Это были глаза человека, пытающегося жить, как все, но с непереносимой болью, поселившейся в нём так давно, что он уже забыл, как это — когда её нет. Сколько же он с ней живёт?!
— Мне сейчас нужен каждый клинок, — тихо сказал я. — Хочешь убежать от себя?
— Я не знаю, чего хочу, — в голосе Ариниса прорезалась настоящая мука. — Я правда не знаю, но не могу я остаться. Может быть, среди новых людей я забуду…
Он не договорил, но я понял, о ком говорит Арнис.
— Вернёшься? — спросил я. Арнис покачал головой:
— Вряд ли, Олег.
— Ну что ж, — кивнул я. — Тогда прощай. И… удачи тебе.
— Спасибо, — он медлил, потом обнял меня. Я хлопнул Арниса по спине.
— Ну… давай, — между нами уже росла прозрачная холодная прозрачная стеночка прощанья, которую я так не любил — потому что она рождала во мне чувство беспомощности. А я ненавидел быть беспомощным. — Давай. Иди.
Он кивнул и, круто повернувшись, канул в темноту. Я смотрел в ту сторону, куда он ушёл, пока оттуда же не появился Олег Крыгин.
— Ушёл? — посмотрев мне в лицо, спросил Ариец. Я молча кивнул, потом поинтересовался нехотя:
— Ты знал?
— Он мне ещё днём сказал, — признался Олег. — Я думал — всё-таки не решится… Как ты думаешь, — Олег помедлил, — он струсил?
— Глупости, — безразлично ответил я.
— Конечно, — согласился Олег. — Это я так… Жаль его.
— Иди спать, — отмахнулся я. — Иди, Олег, я, честное слово, хочу побыть один, правда…
Ушёл… Я присел на камень. От боевого приподнятого настроения, владевшего мной всего минут двадцать назад, не осталось и следа. Было тошно. От меня уходят люди… От меня!!! Чёрт возьми, может быть, мне лучше всё-таки было сидеть на острове?
Я швырнул в темноту камень, попавшийся под руку. Он коротко и звонко ударился где-то в другой — и заскакал вниз по склону. Чувствуя, что мне больше всего хочется выругаться, я перевёл дыхание и начал громко читать, обращаясь главным образом к звёздам:
