Он вряд ли толком меня видел, но ответил:
– Я сидхе и слуа. Мы не тонем. – Тут он закашлялся так, что сложился вдвое, изо рта полилась вода. – Но больно было смертельно.
Я его обняла – он дернулся, он весь был покрыт ранами, старыми и новыми. Пришлось обнимать осторожней. Я прильнула к нему, перемазывая в крови Сегны.
– У меня в руках костяное копье. Когда-то у нашего народа оно было одной из царских регалий.
Голос Шолто стал хриплым от кашля.
– А откуда оно взялось? – спросила я.
– Ждало меня на дне озера.
– А где мы вообще?
– Это Костяной остров. Он был сердцем нашего сада, только давно ушел в легенды.
Я потрогала скалу, которую считала каменной, и поняла, что он прав. Камень-то камень, но когда-то он был костью. Остров был сложен из окаменелостей.
– Для легенды он вполне материальный, – заметила я.
Шолто выдавил улыбку.
– Что, во имя Дану, с нами делается, Мередит? Что происходит?
Густо и сладко запахло розами. Шолто поднял голову, оглядываясь по сторонам.
– Пахнет травами.
– А мне – розами, – тихо сказала я.
Шолто взглянул на меня.
– Что происходит, Мередит? Как мы здесь очутились?
– Я молилась.
– Не понимаю, – нахмурился он.
Запах роз усилился, я словно посреди цветущей поляны оказалась. В руке у меня, в той, которой я обнимала Шолто за голую спину, появилась чаша.
Он отдернулся как от ожога. И повернулся слишком быстро – должно быть, потревожив рану на животе, потому что сморщился и с шумом втянул воздух. Он упал на бок, но копье из руки не выпустил.
Я подняла серебряно-золотую чашу к свету. И правда, теперь здесь был свет. Солнечный свет сверкал на чаше и согревал мне кожу.
Хоть убейте, не помню, был ли здесь свет минуту назад. Наверное, я спросила бы Шолто, но он впился взглядом в предмет у меня на ладони, шепча:
– Быть не может.
– Может. Это чаша.
Он мотнул головой.
– Как?..
– Она мне приснилась. И Аблойков кубок из рога тоже приснился, а когда я проснулась – они лежали рядом.
Он тяжело оперся на копье и потянулся к сияющей чаше – но, хоть я и протянула чашу ему навстречу, пальцы его остановились, не тронув ее, будто он боялся ее коснуться. Что напомнило мне, как много может случиться, если я дотронусь чашей до кого-то из моих мужчин. Но мы ведь в видении? А если так, то насколько все по-настоящему?
Я посмотрела на тело Сегны, ощутила засыхающую на коже ее кровь. Так по-настоящему это все или только видение?
– А видения не настоящие? – спросил женский голос.
– Кто это? – повернулся Шолто.
Перед нами возник силуэт женщины, с ног до головы укрытой серым плащом. Среди белого дня она казалась только тенью – тенью, которую никто не отбрасывал.
– Не бойся прикосновения Богини, – сказала тень.
– Кто ты? – прошептал Шолто.
– А как ты думаешь? – прозвучало в ответ. Раньше она представала мне более материальной или, наоборот, приходил только голос, дуновение ветра.
Шолто облизнул пересохшие губы:
– Богиня.
Рука у меня поднялась сама по себе. Кто-то будто двигал моей рукой, протягивающей ему чашу.
– Коснись чаши, – прошептала я.
Он тяжелее оперся на копье, вытягивая руку вперед.
– А что будет, когда я ее коснусь?
– Не знаю, – ответила я.
– Тогда почему ты хочешь, чтобы я ее коснулся?
– Это она хочет.
Пальцы Шолто трепетали у самой поверхности чаши.
– Выбирай, – дохнул ароматом летних роз голос Богини.
Шолто набрал полную грудь воздуху, как бегун перед стартом, и дотронулся до золотой поверхности. Запахло травами, словно рядом с моими розами выросли лаванда и тимьян. За серой фигурой появилась еще одна – в черном плаще. Выше, шире в плечах и отчетливо – несмотря на плащ – мужская. Как не мог плащ скрыть женственность Богини, так не мог скрыть и мужественность Бога.
Рука Шолто легла поверх моей, теперь мы держали чашу вдвоем.
Изменчивый, глубокий и низкий голос, голос Бога, который я уже знала – всегда мужской и никогда один и тот же, – сказал нам:
– Вы пролили кровь, рисковали жизнью, убили на этой земле.
Черный капюшон повернулся к Шолто, и мне показалось, что я различаю губы и подбородок, только они менялись под моим взглядом. Голова от этого шла кругом.
– Что отдашь ты, чтобы вернуть жизнь своему народу, Шолто?
– Что угодно, – прошептал царь слуа.
– Будь осторожней в обещаниях, – сказала Богиня, и ее голос тоже будто принадлежал сразу всем женщинам и не принадлежал ни одной.
– За свой народ я отдам жизнь.
– Я его убивать не хочу, – вмешалась я, потому что однажды Богиня уже предлагала мне нечто подобное. Тогда шею под меч подставил Аматеон, жертвуя жизнью ради жизни страны фейри. Я не нанесла удар, потому что были и другие способы оживить землю. У меня в предках хватало богов плодородия, я хорошо знала, что трава не только от крови лучше растет.
– Сейчас выбираешь не ты, – сказала мне Богиня. Не померещилась ли мне в ее голосе нотка печали?
В воздухе перед Шолто повис кинжал. И сам клинок, и рукоятка были белые и странно мерцали на свету. Шолто схватил кинжал почти рефлекторно, отпустив чашу.
– Рукоять костяная, в пару копью, – немного удивленно сказал Шолто.
– Помнишь, для чего был нужен этот кинжал? – спросил Бог.
– Им убивали старого царя, проливали его кровь на этот остров, – как прилежный ученик ответил Шолто.
– Почему? – спросил Бог.
– Этот кинжал – сердце народа слуа или был им прежде.
– А что нужно сердцу?
– Кровь и жизнь, – отвечал Шолто как на экзамене.
– Кровь и жизнь ты подарил этому острову, но он не ожил.
Шолто помотал головой.
– Сегна – не та жертва. Острову нужна кровь царя. – Он протянул кинжал темной фигуре Бога. – Пролей мою кровь, возьми мою жизнь, оживи сердце слуа.
– Ты царь, Шолто. Если ты умрешь, кто возьмет копье и принесет твоему народу силу?
Я встала на колени. Кровь на мне засыхала, в руке была чаша, а в голове – скверное чувство, что я
