— Запиши!
— Четверо уж! Кто еще? — вытирая пот, выкрикивал Ветров.
— Пишитесь, товарищи! — вскочила Серафима. — Чего же вы!
Поднялся Евсей. Он стащил с головы фуражку, отчаянно посмотрел на мужиков и, махая фуражкой, будто обрывая что, выдохнул:
— Пиши давай! — Повернулся, прошел к президиуму и сел наземь. Вслед за ним поднялась Дарья, его жена, и, бормоча что-то губами, прошла за мужем и села рядом.
— Шестеро! — егозилась на стуле Серафима.
— Кто еще?
Сзади поднялась еще женщина и, перешагивая через разбросанные мужицкие ноги, прошла к президиуму.
— Пиши, — она ткнула пальцем в бумагу и села к Дарье.
За ней молча, не глядя ни на кого, поднялся ее муж и, подойдя к президиуму, сел к жене.
— Ну, ты чего еще годишь? — шевеля Серова, спросила его жена. — Пиши обоих! — крикнула она Серафиме.
— Вот они! — захлебываясь заегозила Серафима. — Вот они какие, женщины-то!
Плотина прорвалась. Лед сломался и тронулся.
Ветров взглянул на Серова и вспомнил:
«...Уж он спа-ал, спа-ал, спа-ал...»
6
Деревенская страда в разгаре. Косят. Анка, налитая румянцем, ходит передом, за ней — Игнат, за Игнатом — мать, выбиваясь из последних сил, машет руками, как деревянными.
Кругом косят. Рядом в красной рубахе и сам красный, как мухомор, сплеча машет Агафон. Жена у него заболела, и он злой сегодня — не подступись. Дальше — Ивановы. Серафимка, всякий раз как возвращается обратно с косой на плече, кричит, приложив руку козырьком:
— Анка-а! Жарко? У меня рубаха мокрая!
Перешагивая через накошенные ряды, к Игнату идет дядя Яков — Серебряная борода.
— Бог помощь. Али не говорят теперя? Без бога?
Игнат точит косу. Молчит.
— Как трава-то? Ничего?
— Трава — прямо не трава, а травища. Как махнешь — так пуд.
— Ты ряды-то развороши, скорее высохнет и зелена останется.
Яков встречает жену Игната и оживляется.
— Раскисла? Эх ты, курица мокра! А ишо говоришь: я да я! Дай-ко я по-стариковски пройду рядок, дай- ка!
— Ничего-о! Нам ить не привыкать.
— Как хошь. А то бы я прошелся.
Он наклоняется, берет срезанный стебелек и жует его.
— Как у тебя, Игнат, с кусом-то?
— А что?
— Да ведь как «что»? Ежли туговато, так ить подбросить можно пудик. Сделаимся.
— Туго, Яков Миронович. Ты уж как-нибудь... устрой. Рассчитаемся.
— Ладно. Пришлешь кого-нибудь там.
Яков выплюнул стебелек и повернулся уходить.
— Да! — вспомнил он. — Ты вот чего! Ты в стоги нынче мечи сено-то.
Игнат смотрит на Якова, Ерепениха — на Игната.
— На месте нынче запродал его, — объясняет Яков. — Цены-то, слышь, нынче прямо дарма! Зарез прямо!.. Так ты в стога пудов так по пятьдесят.
— Да ведь до снегу-то понадобится небось, Яков Мироныч?
— Не понадобится. Со своего свезу. А этот недели через две свозят.
— Кто свозит, Яков Мироныч?
— Я ж тебе говорю — запродал, — хмурится Яков.
— Как же ты, Яков Мироныч, чужое сено мог запродать?
Лицо Якова вытягивается. Он вдруг наливается краской.
— Ты что, Игнат? Маленький? Не понимаешь? Ты чье жрал лето-то?
— Три пуда муки, Яков Мироныч, и мешок овса. Помним! Как же!
— Ну, помнишь, так и нечего.
— А только сено-то мы не согласны продавать, Яков Мироныч.
Яков подступает к Игнату, глаза выскочить хотят, борода вперед.
— Ты что! — заревел Яков, — Ты до суда хошь? Да ты знаешь!..
Игнат нахмурился.
— Уходи отсюда, Яков.
— Что? Что? Да ты что?
— Убирайся вон!.. — вдруг гаркнул Игнат, притопнув ногой. — Ну!..
Он вскинул косу на плечо. Яков попятился, засопел.
— Ну, Игнат, смотри-и! Сено-то возьму, на это свидетельство есть, только вперед — смотри!
Игнат еще привстал, смерил Якова долгим взглядом и пошел к зачину.
Яков отдышался и, повернувшись, зашагал к Агафону.
— Агафо-он! — крикнул Игнат. — Агафо-он!
Агафон остановил руку на взмахе и обернулся, сдувая с носа капельки пота.
— Встречай Якова Мироныча! С вестью! Сено-то он у тебя запродал!
Агафон сунул косу в траву, крутнул кудлатой головой, сгоняя капельки пота с лица, и обернулся на Якова.
— Он и мое продал и твое. Недели через две, гыт, свозют! — кричал Игнат, пряча смешок в бороду.
— В суд хочет подать, если не согласимся.
Агафон еще пристальнее смотрит на Якова.
— Куда прешь по траве! — вдруг зарычал он. — Куда, сивая сволочь, лезешь! Вон с деляны! Вон! Чтобы духу!.. Башку снесу!..
Он вскинул косу и вздрагивал ею, до черноты наливаясь краской.
Мужики побросали косить, смотрят, что будет.
Яков остановился. Сунул бороду в рот, она у него захрустела, в желтом оскале зубов загорела волчья злоба. Он ссутулился, пригнулся, готовый зубами сцапать разъяренного Агафона, Игната и еще кого придется.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Зацвела Аракчеевка. Осенними огнями загорелись листья. В желто-кровяном пожаре запылали клены плаца, ветры срывали их рисунчатые листья и разносили по Аракчеевке, ляпая на стекла казарм, на крыши,
