— Ковалев!.. Живо!.. — крикнул кто-то перед самым его ухом. Он вскочил на кровати, ошалело оглядываясь. Около пирамиды с оружием стоял дежурный и, держа над головой фонарь, освещал в тяжелой суетне собиравшихся товарищей.
«Тревога», — мелькнуло у Ильи, и, сорвав с себя одеяло, он лихорадочно схватился за обмундирование.
Ковалев выбежал из казармы последним, на бегу надевая портупею и карабин. На конюшне ему кто-то сунул поводья выведенного коня с наспех накинутым седлом. Подтянув подпруги, он вскочил в седло, когда взвод уже равнялся, покачивая щетинившимися пиками.
Взвод получил задание форсировать реку и произвести разведку до деревни Дегтяри.
Выехали к берегу на галопе; пулеметное отделение спешилось и залегло на отрогах берега, прикрывая форсирование. Несколько красноармейцев разделись наголо и ушли в реку в поисках узкого фарватера для переправы вплавь. Ковалев прислушивался к осторожным всплескам плавающих товарищей. Белесоватый легкий туман поднимался от реки, пахло сыростью; предстоящее купанье в неурочную пору заставляло неприятно поеживаться.
— Скоро вы? — послышался незнакомый голос.
Командир взвода начал что-то объяснять, видимо старшему начальнику, об измерениях реки.
— Командир дивизии приказал немедленно форсировать, так как разведотряд уже налезает вам на хвост.
— Я не знаю как. Мы здесь еще не форсировали... — неуверенно забормотал комвзвода.
— Поехали! Давайте по коням! — сказал голос военкома Смоляка.
В кустах зашуршало, и оттуда показалась горбоносая морда Баната.
— Сади-ись!
Ковалев взмахнул в седло и на хвосте впереди шагавшего комиссарова Баната спустился к реке. Следом за ним также бесшумно ехала вереница товарищей.
Военком отстегнул снаряжение с оружием, вытащил бумажник и положил все это в торчавшую на берегу лодку.
— Документы, товарищи, — в фуражку на голову и опустите подбородные ремни, — тихо передал он по цепочке. — Тихонов, езжайте в лодке ниже по течению, от нас только не отрывайтесь.
Лошади зафыркали, сторожко навастривая уши. Военком дал щекотливому Банату шпоры, он ыкнул и, тыча ногами вперед, ощупывая дно, пошел в воду. За ним потянулись остальные, принюхиваясь к воде и вздрагивая от уступов и неровностей дна.
Когда отъехали от берега метров на двадцать, туман сгустился и почти скрыл всадников вовсе. Навстречу шли раздетые, искавшие переправу красноармейцы, часто дробившие зубами.
— А вода-то ти-ти-те-оплая, — играя нижней челюстью, пошутил посиневший Миронов.
— Ну как? — спросил его военком.
— Метров двадцать плыть придется, а так проходимо.
Течение усиливалось. Красноармейцы уже подобрали ноги, некоторые сидели на корточках, приготовившись в случае чего камнем булькнуть в воду. Лошади, зубами хватая воду, тревожно отфыркивались, чуя опасность. Вот уже начало заливать седла, ковалевский низкорослый Буян нес голову на воде, спина его утонула, и вода доходила Илье по пояс. Он сорвал с себя винтовку и придерживал ее над головою. Буян начал хватать прыжками, налезая на Баната.
— В воду! — крикнул военком и, выпростав правую ногу из воды, свесился, цепляясь за гриву.
Илья, неловко навалившись на шею Буяна, сунул его в воду с ноздрями, он испугался и двумя неожиданными бросками опрокинул Ковалева. Илья упал плечом, окунувшись с головою.
Вынырнул он уже ниже ехавших; набухшие сапоги и брюки тянули его книзу, винтовка мешала ему держаться на воде, и он уже хотел бросить ее, когда почувствовал, что кто-то схватил его за воротник. В то же время у него вырвали винтовку, сильно дернули его самого кверху и он тяжело опрокинулся грудью в лодку. Ковалеву помогли влезть, и он притулился на корме, мелко дробя зубами и вытанцовывающими коленками.
— Давай сюда Ковалева! — крикнули с берега. Он оглянулся туда: взвод, уже весь переправившийся, бросками взмахивал на взъем берега.
Все еще трясущийся, Илья едва влез на заупрямившегося Буяна и догнал взвод уже на дороге в полкилометре от берега.
— Не убился? — спросил его по дороге Абрамов.
— Не-э, испугался маленько, — сдерживая прыгающую челюсть, ответил Ковалев.
Поехали широкой рысью, чтобы согреть коней и себя. От нагревающихся лошадей валил густой пар, взмокшее обмундирование, нагревшись, издавало едучий, кислый запах.
Начинало светать. У противоположной опушки леса сделали привал, перетянули подпруги, переобулись, выплеснув из сапог воду, и выжали набухшие водой брюки и подштанники.
До Дегтярей осталось километров пятнадцать, и, усилив дозоры, взвод добрался до нее к девяти часам. Солнце уже хорошо пригревало, красноармейцев клонило ко сну.
На привале в деревне Ковалев дремал больше всех, он едва держался на ногах. Голова налилась тяжелой мутью, и он едва различал присутствующих. Военком заметил это и приказал ему, расседлав коня, остаться здесь, дожидаясь возвращения взвода.
Ковалев неподчиняющимися руками опустил подпруги, стащил седло, растрензелил Буяна и, едва добравшись до телеги под навесом, плюхнулся на нее камнем. Уже засыпая, Илья слышал, как к нему подходили крестьяне, осматривали седло, брошенное под голову; кто-то даже пощупал его суконные брюки, видимо, завидуя их добротности. Черное, глухое покрывало сна закрывало его и от нескромных мужичьих взглядов и от беспокойного всхрапа Буяна.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В следующее воскресенье после смотра социалистического соревнования в эскадроне Смоляк собирал ответную бригаду в город, к халтуринцам, проверить выполнение договора ими. В бригаду вошли Липатов, Кадюков и Карпов.
Николай Хитрович, получивший после болезни отпуск, взял разрешение ехать тоже с ними.
Сразу же с пристани он, прихрамывая еще, пошел с бригадой на завод. Завод в этот день стоял, и они никого из нужных людей в нем не нашли. В завкоме было только двое рабкоров, лепивших стенновку. Они обрадовались красноармейцам и тут же засадили их писать заметки, обещав приклеить их на самое видное место. Быстро набросав приветствие рабочим шефам от бойцов-эскадронцев, Хитрович спросил адрес предзавкома Ширяева и ушел к нему на квартиру.
Ширяев встретил Николая радушно, крикнул жене о самоваре и, усадив гостя, забросал вопросами об эскадроне, командирах, знакомых ему красноармейцах и делах.
— А у нас, знаете, с дисциплинкой неважно, — пожаловался он Николаю. — Выпивки, прогулы, брак прямо замучили. Бьемся сейчас над этим и ячейка, и завком, и комсомол — все... Старых рабочих осталось мало, позабрали на ответственные работы, а завод расширяется...
В комнату с самоваром вошла Наталья Яковлевна, жена Ширяева, и Николаю достаточно было одного взгляда, чтобы у него поплыли в глазах и самовар, и стол, и сам Ширяев. Она походила на Лизу до ноющей боли. Те же под разбросанными изгибами бровей глубокие глаза, те же, при малейшей улыбке открывающие гребенчатую белизну зубов, губы. Чтобы не выдать себя, Хитрович уткнулся в стакан и крутил в нем ложечкой, пока он не остыл совсем и Наталья Яковлевна не отобрала у него, чтобы налить горячего.
— Я пойду... Завтра утром... — заторопился Николай и, не глядя на них, наскоро распростился.
