— Были мы у Ширяева, он сказал к директору, — соврал Карпов.
— К директору? Вы тогда и идите к директору.
— А вы рази не директор?
— Нет! — озлился плешивый. — Только мешают!
Он убрал голову в плечи, рывком посадил очки обратно на нос и, схватив ручку, сунул ее в чернильницу.
— Кто же вы тогда? — спросил удивленный Карпов.
— Я? — злобно вскинул очками плешивый. — Счетовод!
— Что же вы тогда мурыжите меня сколь время?.. А еще с очками!
Карпов сердито крутнулся, налетел на барышню, ойкнул и вылетел к своим.
— Ну что, узнал? — спросил его Липатов.
— Чего?
— Где директор-то?
— Сам узнавай! — огрызнулся Карпов.
Проходивший рабочий показал им на одну из высоких двустворчатых дверей, и они, обходя столы, вошли в нее.
В комнате было двое рабочих. Один — рябой, с прокуренными усами — сидел на столе, держал на коленке блокнот и что-то чиркал в нем. Другой, в брезентовой куртке, стоял закуривая.
— Директор здесь помещается? — спросил у них Липатов.
— Здесь.
Красноармейцы прошли к стене и сели там на стулья. Рабочий в куртке раза два затянулся и ушел, оставляя за собою сизую полоску дыма.
Рябой спрыгнул со стола и, оглядывая бригадиров, спросил:
— Вам что, товарищи?
— Нам директора, — сурово сказал еще не остывший Карпов.
— Зачем вам его? — ухмыльнулся рабочий.
— Надо, — Карпов закинул ногу на ногу и отвернулся к окну.
— Вы не из Аракчеевки? — спросил опять рябой, поворачиваясь к Липатову.
— Да, из Аракчеевки.
— Ага, подшефники, значит? Ну, как у вас там? Рубите? Эка вы загорели как, красота! Эх, черт, я ведь тоже в кавалерии был! Вы что, по делу?
Он пробежал по кабинету и опять заскочил на коричневый пузатый стол.
Липатов, вглядываясь в рябого, почувствовал, как больно тоской заныло сердце. Вспомнил свою кочегарку, перекурки, шутки рабочих. Вспомнил, что слесарь Спирин точь-в-точь так же, как этот рябой, запрыгивал на станок, вытаскивал на коленку кисет и, стараясь перекричать стальной звон и железные вздохи завода, орал: «3-за-куривай!» Слесари, токари, машинисты и подручные размазывали масляную грязь на руках, грудились вокруг Спирина, и вскоре над толпою, как от догорающих углей, поднимались ленивые струи сизого махорочного дыма, Липатов шуровал, подкидывал, «жевку» и тоже подходил к группе, вытирая на лице едучий, смешанный с гарью пот. Это мимолетное воспоминание недавнего родного прошлого потянуло Липатова к рябому, потянуло к заводу, обратно в жестокую кочегарку.
— Мы бригада, — повернулся он к рябому. — Проверить договор.
— А-а! Вон что! Бригада? Что же вы молчите-то? Вы где были, или прямо ко мне?
— А ты кто будешь? — повернулся к нему Карпов.
— Я? — удивился рябой. — Я — директор. Вам меня надо или завком?
Карпов не ответил. Его безбровое, конопатое лицо вспыхнуло краской стыда и досады. Еще дорогой Карпов думал, как молодцевато подойдет к директору, хлопнет шпорами, козырнет и вообще припылит немного, форснет, покажет, что он не вообще военный, рядовой, а красноармеец Красной Армии и цену себе знает. А тут вдруг этот рябой испортил весь план, из-за него вместо культурности и сознательности он показал грубую невежливость. А все потому, что директор рябой, с прокуренными усами, прыгает на стол и, сидя, болтает ногою. Карпова прошиб пот, он, гремя стулом, поднялся.
— Мы, товарищ директор, эскадронная бригада и как таковая — проверить договор соцсоревнования. А что касается этого, то извините: мы не признали вас.
Директор улыбнулся, спрыгнул со стола и, порывшись в портфеле, вытащил несколько бумаг.
— Подсаживайтесь, товарищи, ближе. Вот так. Вам надо сведения? Сейчас расскажу.
Он вытащил из кармана трубку, поковырял в ней, закурил и, обволакиваясь белесой пеленой дыма, сказал:
— Мы должны дать повышение производительности на десять процентов и снизить себестоимость на шесть процентов. Не дали! — вдруг ощериваясь, крикнул он. — Не дали! Так и пишите: лодырничаем, именинничаем, гуляем и ждем, чтобы проценты сами выросли. Вчера сортировщик гулял и сегодня не вышел — с похмелья. Ни одного понедельника не обходимся без прогулов. Это что? Разве это дисциплина? А государство не ждет, а пятилетка не ждет! Заводы-то заложены, ведь строить их надо, оборудовать. Если на качестве и себестоимости мы не прижмем Финляндию и Норвегию — сорвем заказы. А у нас что? Вот акт из голландского порта — десять процентов забраковали! Это что?!
Директор грохнул портфелем об стол, швырнул трубку и, вскочив, забегал по кабинету, волнуя устоявшиеся тучи дыма. На пути он схватывал попадавшиеся стулья и, не замечая, переставлял их с одного места на другое.
— Нам, видите ли, трудно! — передразнивая кого-то, шумел он. — А? Трудно! При хозяине легче было? А? С шести до шести? Это что? Это что, спрашиваю!
Карпов следил за бегающим директором уже влюбленными глазами. Директорские желтые, обкуренные усы, исковырянное оспой лицо приобрели для Карпова какую-то неуловимую прелесть.
«Вот это — да! Этот сделает! Он те покажет трудности, он тебе завернет! Норвеги-то еще вспомнят его, не гляди, что корявый!»
— Ха, мужиков не найти! Врешь, найдем! Найдем! Почему это финские заводчики находят? А мы не найдем? А? Это что!
Он внезапно остановился перед бригадой и крикнул им:
— Найдем ведь?
Липатов грузно завозился, стул под ним заскрипел. Кадюков опять взмок. Вспыхнувший Карпов до боли ударил себя по коленке, крикнул:
— Найдем! Только взяться!
— Правильно, рыжик! — хлопнул директор Карпова по плечу. — Должны найти!
Разбрасывая пышущие взгляды, бригадиры следом за директором выбежали во двор. Дворовая суетня, бегающие на цепях бревна разъединили их, и красноармейцы, ежеминутно отпрыгивая от вагонеток, раскатываемых бревен и перекидываемых досок, направились к белеющим на берегу реки штабелям пиленого стандарта.
— Вот это директор! — все еще захлебывался Карпов. — Этот нашему комиссару не уступит.
— Внутренний распорядок надо посмотреть, — сказал Кадюков. — Как у них тут, спросят ведь в эскадроне-то.
У штабелей их оглушил грохот хлопающих при сортировке досок, визг и скырлыканье ползущих на цепях бревен, крики сортировщиц и сортировщиков. Пахло смолой, свежераспиленной елью и лихорадкой работы. У бригадиров вскружились головы. Подчиняясь заводскому напряжению, они уже не шли, а бежали и остановились только в глухом переулке штабелей.
Белые, пахучие доски разбудили у Кадюкова приглушенный, ненасытный аппетит собственника.
— Доски-то! Эх! Вот бы!
— Брось, мужик! — ругнулся Липатов. — Тебе все «вот бы».
Кадюков с сожалением убрал руку с досок и перевел разговор на другое.
— А распорядок-то у них ничего.
— Как — «ничего»? А опилки, обрезки, горбыли, бревна по всему двору? Рази это порядок? — накинулся Карпов. Невольно копируя директора, он надул губы, будто на них желтые, обкуренные усы, поднял тоном выше: — Это что такое? А? Это что?
