территории республики в советское время, в силу устаревших технологий не могли способствовать интеграции независимой Литвы в Европейское экономическое сообщество. Но факт остается фактом: вместо того, чтобы собирать дань с захваченных территорий, 'оккупанты' вкладывали туда деньги.
Безусловно, это не может зачеркнуть все негативные стороны зависимого положения республики в составе Советского Союза, но и упорно игнорировать то, что было хорошего, по принципу 'мало давали, могли бы больше', тоже нельзя: давали, что могли, и часто даже больше того, что имели сами. Обратимся к тексту:
Комментируя эту часть, Т. Венцлова пишет:
'Сначала дан намек на границу царской России, которая проходила по Неману. Перейдя его, Наполеон некогда взял Ковно (Каунас), с чего и началась война 1812 года (в 1915 году то же сделал кайзер Вильгельм II)'[47].
25 июня 1812 года Наполеон писал императрице из Ковно: 'Мой друг, я перешел через Неман 24-го числа в два часа утра. Вечером я перешел через Вилию. Я овладел городом Ковно. Никакого серьезного дела не завязалось. Мое здоровье хорошо, но жара стоит ужасная'[48].
О Ковно (Каунасе) упоминает и маршал Бертье, докладывая императору в декабре 1812 года о полной гибели той главной, центральной армии, которая шла с ним от Малоярославца до Березины:
'Вся армия представляет собой одну колонну, растянувшуюся на несколько лье, которая выходит в путь утром и останавливается вечером без всякого приказания; маршалы идут тут же, король (Мюрат — Е. Т.) не считает возможным остановиться в Ковно, так как нет более армии…' [49].
Попробуем поразмышлять над тем, с какой целью в 'Литовском ноктюрне' Бродский вспоминает о событиях далекого прошлого. Неужели только затем, чтобы намекнуть на границу Российской империи? Если речь идет о границе, зачем при ее описании в тексте употреблять метафоры, выражающие явную агрессию: 'ощетинившись пиками', 'в потемки берет'. Границу можно обозначить, используя нейтральные языковые средства, а можно и вообще не обозначать: в контексте стихотворения ее местоположение не имеет принципиального значения.
Но, возможно, дело тут не столько в границе, сколько в реальных исторических событиях, связанных с захватом территории Литвы. Конечно, эти эпизоды можно рассматривать как случайности, но давайте подумаем, что ждало бы маленькую республику, если бы армии Наполеона или Вильгельма II утвердились в ней надолго. Вряд ли стоит тешить себя иллюзиями, что отношение французов или немцев к Литве было бы более гуманным по сравнению с Российской империей.
Обратимся вновь к тексту: Багровеет известка трехэтажных домов, и булыжник мерцает, как пойманный лещ.
Вверх взвивается занавес в местном театре. И выносят на улицу главную вещь, разделенную на три без остатка (V).
В статье Т.Венцлова пишет: 'Но почти сразу следует деталь, безошибочно указывающая на Советский Союз послесталинского времени, — бутылка водки 'на троих''[50]. Безусловно, следуя ассоциативному ряду 'Россия — водка — селедка — матрешка и т. п.', 'главную вещь, / разделенную на три / без остатка' можно сопоставить только с бутылкой водки.
Возьмем эту гипотезу в качестве основной и сравним данные строки с отрывком из Х строфы стихотворения: (…) и, эпоху спустя, я тебя застаю в замусоленной пальцем сверхдержаве лесов и равнин, хорошо сохраняющей мысли, черты и особенно позу: в сырой конопляной многоверстной рубахе, в гудящих стальных бигуди Мать-Литва засыпает над плесом, и ты припадаешь к ее неприкрытой, стеклянной, пол- литровой груди.
В этом отрывке тоже говорится о бутылке водки, к которой в одиночестве 'припадает' собеседник поэта, однако при сопоставлении становится ясно, что в V строфе на первое место выходит не 'главная вещь', а то, что ее можно было 'разделить' с кем-то 'на три'. Информация немаловажная в контексте национальных традиций.
Попробуем проанализировать отрывок о 'главной вещи' с другой стороны. Зададимся вопросом, зачем при обозначении водки Бродский прибегает к эвфемизму. Вряд ли из чувства деликатности, ведь в его стихах встречаются весьма 'крепкие' выражения. К тому же для носителей русского языка очевидно, что в данном контексте словосочетание 'разделенную на три' не является нормативным, — по отношению к бутылке водке говорят 'разделенную на троих'. Этот факт, безусловно, нельзя рассматривать как решающий аргумент, но не стоит и игнорировать.
Если главная вещь — это не водка, которую делят на троих (или не только водка), то что же может скрываться под этим обозначением. Хотя, с другой стороны, у каждого человека свои приоритеты в жизни. Для поэта, например, 'главная вещь' заключается в его творчестве. А в этом случае словосочетание 'И выносят на улицу' приобретает совсем другой метафорический смысл, далекий от бытового значения.
Процесс поэтического творчества в период эмиграции Бродский охарактеризовал как 'немое тихотворение': 'тихотворение мое, мое немое / однако тяглое — на страх поводьям, / куда пожалуемся на ярмо и / кому поведаем, как жизнь проводим?', сопровождаемое 'рукоплесканьем листьев' в американской ночи. То время, когда 'главную вещь' можно было вынести на улицу и с кем-то разделить, осталось в прошлом. Может быть, об этом говорит нам поэт в приведенном выше отрывке.
Вернемся к тексту: сквозняк теребит бахрому занавески из тюля. Звезда в захолустье светит ярче: как карта, упавшая в масть.
И впадает во тьму, по стеклу барабаня, руки твоей устье.
Больше некуда впасть (V). 'Сквозняк теребит бахрому / занавески из тюля' — обычная поэтическая зарисовка с натуры, даже сложно представить, что за ней может скрываться какой-либо подтекст. Но не стоит быть слишком доверчивыми.
В эссе 'Меньше единицы' Бродский пишет о невозможности выразить на английском языке 'все пережитое в русском пространстве', потому что это пережитое 'даже будучи отображено с фотографической точностью, просто отскакивает от английского языка, не оставляя на его поверхности никакого заметного отпечатка'.
Причина этого, по мнению Бродского, состоит в склонности человека к анализу и обобщению:
'Когда при помощи языка анатомируешь свой опыт и тем лишаешь сознание всех благ интуиции. Ибо при всей своей красоте четкая концепция всегда означает сужение смысла, отсечение всяческой бахромы. Между тем бахрома-то как раз и важнее всего в мире феноменов, ибо она способна переплетаться'. (выделено — О.Г.) И далее по тексту:
'Эти слова сами по себе свидетельство того, что я не обвиняю английский язык в бессилии; не сетую я и на дремотное состояние души населения, на нем говорящего. Я всего лишь сожалею о том, что столь развитым понятиям о зле, каковыми обладают русские, заказан вход в иноязычное сознание по причине извилистого синтаксиса'.
Обратимся к стихотворению еще раз, и перед нами возникнет совсем другая картина, наполненная метафорическим смыслом. Следующие две строки 'Звезда в захолустье / светит ярче: как карта, упавшая в масть' не требуют особых комментариев, так как даже тому, кто не играет в карты, понятно: карта 'в масть' — это к удаче. Да и образ звезды, которая освещает путь поэта, традиционен в поэзии. Однако, возможно, речь здесь идет не о родине, а о любом удаленном от центра месте, как в 'Письмах к римскому другу': 'Если выпало в Империи родиться, / лучше жить в глухой провинции, у моря'.
Проследим, как изменялся с течением времени образ звезды в поэзии Бродского. Пятидесятые —
