франц. nocturne 'ночной') написан как обращение-монолог, как продолжение разговора (возможно, разговоров), который, вероятно, был начат в прошлом, но не закончен. Намек на него присутствует в метафорических образах первой строфы стихотворения. Тот факт, что на протяжении тринадцати лет поэт вновь и вновь возвращался в своих мыслях к тому далекому разговору, свидетельствует о том, что тема, затронутая в нем, имела для него принципиальное значение.
Использованная автором экспрессивная лексика ('взбаламутивший', 'рвется', 'ругань с расквашенных губ', 'пощечина ливня') в силу заложенного в ней заряда негативных эмоций не может соотноситься исключительно с природными явлениями: природное явление — процесс неизбежный и, как правило, не вызывает бурной реакции со стороны человека.
Как противопоставление предельной степени эмоциональной (а судя по тому, какое важное значение имел этот разговор для автора, и интеллектуальной) насыщенности разговора звучит 'заурядное до-ре-ми- фа-соль-ля-си-до', извлекаемое из каменных труб рвущимся вглубь 'холодной державы' ветром. В усредненно-пренебрежительном ракурсе ('не-царевны-не-жабы') дается и описание окружающей поэта действительности. Возникающее в окне 'подобье лица' как напоминание о возникших разногласиях 'растекается в черном стекле как пощечина ливня'.
Согласно сведениям, которые приводятся в сборнике интервью 'Бродский глазами своих современников'[41], до того как в 1977 году Томас Венцлова переехал в США, 'он жил в Литве, Москве и Ленинграде'. 'Литовский ноктюрн' был начат в 1971 году, поэтому вполне естественно предположить, что 'дом', куда 'поспешает' автор, место географически определенное, а не абстрактное. Это обстоятельство представляется чрезвычайно важным в контексте анализа стихотворения.
Появляясь перед собеседником в виде призрака, поэт предчувствует, что этот визит не из приятных, поэтому он заранее извиняется 'за вторженье' и просит рассматривать свой приход как нечто обычное — как 'возвращенье цитаты' ('Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма') в ряды 'Манифеста Коммунистической партии': Извини за вторженье.
Чем можно объяснить уверенность автора в том, что его посещение не обрадует хозяина? Обычно приход друга не требует многочисленных извинений, тем более что событие это происходит исключительно в воображении поэта. Даже если допустить, что реакция собеседника могла быть вызвана страхом перед призраками, остается неясным, почему тот 'ломал в руке картуз'. Согласно словарю жестов, это движение является выражением 'смущения, робости, неловкости'[42], но не испуга. Таким образом, предположение о возникших в прошлом разногласиях между друзьями представляется весьма вероятным.
Крик петуха на рассвете, вместе с которым исчезают призраки, ассоциируется у автора с командой 'пли', которую обычно отдают при стрельбе. К тому же глагол 'грянуть' не употребляется для характеристики петушиного крика, зато является лексическим партнером существительного 'выстрел': грянул выстрел. Если в отношении призраков военная терминология выглядит безобидно, то в рассказе о встрече двух друзей ее использование указывает на существующие противоречия.
Четвертая строфа стихотворения заканчивается описанием полета:
Извини, что без спросу. Не пяться от страха в чулан: то, кордонов за счет, расширяет свой радиус бренность.
Мстя, как камень колодцу кольцом грязевым, над балтийской волной я жужжу, точно тот моноплан точно Дариус и Гиренас, но не так уязвим.
Комментируя этот отрывок, Томас Венцлова рассказывает о двух американских летчиках литовского происхождения Стяпонасе Дариусе и Стасисе Гиренасе, которые в 1933 году на маленьком аэроплане предприняли попытку пересечь Атлантический океан. Они вылетели из Нью-Йорка в Каунас, но недалеко от польского города Мислибожа их самолет потерпел аварию. Причины катастрофы остаются невыясненными до сих пор. Согласно литовской легенде, летчики были убиты нацистами. В свое время эта история произвела на Бродского большое впечатление.
Венцлова вспоминает о том, что он не раз возвращался к ней, интересовался, на каком самолете они летели, моноплане или биплане, и даже намеревался посвятить Дариусу и Гиренасу отдельное произведение.
В 'Литовском ноктюрне' в своем воображаемом перелете через океан Бродский пытается повторить путь, пройденный литовскими летчиками. Трудно сказать, чем поразило его это событие: отчаянной попыткой вырваться из круга запретов ('то, кордонов за счет, расширяет свой радиус бренность'), расширением возможностей человека за счет смещения государственных границ, обретением истинной свободы вне зависимости от политических разногласий между странами или, возможно, тем фактом, что летели они домой. Автор предоставляет читателям право самим делать выводы.
Очевидно одно: в 1933 году перелет литовских летчиков через океан не мог иметь никакой общественно-значимой цели (мировой рекорд был установлен шестью годами раньше американским
