Бродский же с новым этапом не связывал особых надежд.
Вспоминая о его отъезде, Виктор Топоров пишет:
'В семидесятые-восьмидесятые, прощаясь с уезжающими друзьями, мы прощались с ними навсегда (если, конечно, сами не сидели на чемоданах), проводы становились поминками, да и сами отъезжающие испытывали своего рода 'малую смерть', прерывая (казалось, навеки) многолетние связи и отбывая словно бы не в другую страну, а в иной мир'[31].
Читаем в 'Похоронах Бобо': 'Сорви листок, но дату переправь: / нуль открывает перечень утратам'. Для поэзии Бродского характерно обилие усеченных синтаксических конструкций. Сравните: 'Сорви листок, но дату переправь (на нуль): нуль открывает перечень утратам'. То есть вместо даты следующего дня поставь цифру '0': с этого момента начинается новый период — период утрат, жизнь, в которой все выглядит по-другому, и даже воздух не врывается, а 'входит в комнату квадратом'.
Образы геометрических фигур в поэзии Бродского часто приобретают негативное значение. В интервью Свену Биркертсу поэт объясняет это обстоятельствами своей жизни: 'На любовный треугольник наложился квадрат тюремной камеры, да? Такая вот получилась геометрия, где каждый круг порочный…'[32].
Последние две строчки стихотворения 'И новый Дант склоняется к листу / и на пустое место ставит слово' звучат обнадеживающе. Пустое место, образовавшееся после смерти Бобо, заполняется новыми стихами. Сравнение с Данте в этом отрывке продиктовано не манией величия Бродского, а сходством его биографии с биографией итальянского поэта*, и возможно, теми кругами ада, которые он видит перед собой.
По тематике и настроению к 'Похоронам Бобо' примыкает стихотворение 'Песня невинности, она же — опыта'. Несоответствие между юношескими грезами и реальной действительностью выражено в стихотворении через противопоставление взглядов тех, кто только начинает свой жизненный путь, и тех, кто находится в середине или в конце его.
Бродский является мастером эффектных концовок. 'Песня невинности' состоит из утвердительных предложений и заканчивается мажорно с оттенками иронического восторга: Потому что душа существует в теле, жизнь будет лучше, чем мы хотели. Мы пирог свой зажарим на чистом сале, ибо так вкуснее; нам так сказали.
В 'Песне опыта' преобладают отрицательные конструкции, а последняя строфа начинается с типично 'русского вопроса', на который автор дает свой вариант ответа:
Мы сами отвечаем за все наши поступки, и внешние обстоятельства не могут повлиять на нашу судьбу. Вопрос 'Разве должно было быть иначе?' со значением свойственного риторическим вопросам утверждения указывает на уверенность в том, что все, что происходит в этой жизни, происходит по воле человека; а если так, то не имеет смысла требовать от судьбы снисходительности ('сдачи') как компенсации за потери. 'Мы платили за всех' соотносится с фразой из предыдущей песни 'Песни невинности': 'Если кто без денег, то мы заплатим' и сделаем это добровольно, потому что считаем, что именно так нужно делать. В 1302 году за участие в политической жизни Флоренции Данте был лишен гражданских прав и приговорен к изгнанию, откуда он больше не вернулся на родину. 'Божественная комедия' была написана им в эмиграции.
В 'Песне невинности' при желании можно усмотреть и черты американского образа жизни. 'Нашу старость мы встретим в глубоком кресле, / в окружении внуков и внучек' — эта идиллическая картина не соответствует русской традиции описания взаимоотношений отцов и детей, например у Тургенева или в 'Братьях Карамазовых' Достоевского. Возможно, в этом стихотворении, говоря о разном мировосприятии, Бродский противопоставляет свое 'советское' прошлое новому образу жизни, с которым он столкнулся в эмиграции.
В декабре 1972 года Бродский пишет стихотворение '1972 год' с посвящением Виктору Голышеву, в котором подводит итог своего полугодового пребывания в Америке: 'Все, что я мог потерять, утрачено / начисто. Но и достиг я начерно / все, чего было достичь назначено'.
Поэт говорит о своем 'старении': 'Старение! В теле все больше смертного. / То есть ненужного жизни. С медного / лба исчезает сиянье местного / света. И черный прожектор в полдень / мне заливает глазные впадины. / Силы из мышц у меня украдены', но в начале стихотворения это не воспринимается как трагедия, потому что время от времени между строчками проступает прежний поэт, задиристый и насмешливый:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности. За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится) чаши лишившись в пиру Отечества, нынче стою в незнакомой местности.
Пародия на поэта-трибуна, властителя дум поколения, выражается в торжественно-приподнятом стиле и обилии 'высоких' слов: 'чаша', 'пир', 'словесность'. 'Братие и дружина' — так обращались русские князья к войску.
Но уже в следующей строфе торжественный тон сменяется унынием и тревожными ожиданиями:
Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на кровлю. Можно сказать уверенно: здесь и скончаю я дни, теряя волосы, зубы, глаголы, суффиксы, черпая кепкой, что шлемом суздальским, из океана волну, чтоб сузился, хрупая рыбу, пускай сырая.
В стихотворении '1972 год' возникают образы, которые впоследствии прочно войдут в поэтический мир Бродского: 'океана', из которого не вычерпать воду, чтобы сблизить два континента, 'рыб', 'знака минуса' и 'вещи' как представления о самом себе:
Вот оно — то, о чем я глаголаю: о превращении тела в голую вещь! Ни горй не гляжу, ни долу я, но в пустоту — чем ее не высветли.
Это и к лучшему.
Разрыв жизненно-важных связей делает человека похожим на 'вещь': 'Все, что мы звали личным, / что копили, греша, / время, считая лишним, / как прибой с голыша, / стачивает то лаской, / то посредством резца — / чтобы кончить цикладской[33] / вещью без черт лица' ('Строфы', 1978). Можно, конечно, в подобной ситуации стараться не замечать того, что происходит, тешить себя надеждой, что ничего страшного не случилось и все это вопрос привычки и времени. Многим эмигрантам удается забыться, обрести себя в новой жизни. Но для того чтобы забыться, должно быть желание забыть и, если хотите, склонность к 'забывчивости'. Если бы у Бродского такая склонность была, он не оказался бы за границей: причины его эмиграции были далеки от проблем экономического
